– Нет! Волк будет выть на руинах Капитолия!
– Учитель, – спросила я, – какие есть пути, чтобы избегнуть ожидающего нас после смерти нашей? Ибо многие стараются, но будет ли от того польза?
– Я расскажу тебе притчу, – ответил Он. – Некий человек, отправляясь в чужую страну, призвал рабов своих и поручил им имение свое: и одному дал он пять талантов, иному – один, каждому по его силе; и тотчас отправился. Получивший пять талантов пошел, употребил их в дело и приобрел другие пять талантов; получивший же один талант пошел и закопал в землю и скрыл серебро господина своего.
По долгом времени, приходит господин рабов тех и требует у них отчета. И, подойдя, получивший пять талантов принес другие пять талантов и говорит: господин! пять талантов ты дал мне; вот, другие пять талантов я приобрел на них. Подошел и получивший один талант и сказал: господин! я знал тебя, что ты человек жестокий, жнешь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал, и, убоявшись, пошел и скрыл талант твой в земле; вот тебе твое.
Господин же не стал слушать слов их, а повелел забрать добро их и выбросить обоих во тьму внешнюю, сказав: ни тщанием, ни старанием, ни страхом, ни хитростью невозможно угодить мне, ибо каждый предо мной все равно виновен будет, ибо я – человек жестокий, жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал. Кто имеет уши слышать, да слышит!
Перечитала, решительно перевернула стилос, резко провела по воску, стирая букву за буквой. Плохо! Даже не плохо, вообще никуда не годится. Такое письмо подходит только героине греческой трагедии. «О, мой возлюбленный! Злая Судьба повелела нам быть в разлуке…». Я представила, как Цезарь читает такое – на ложе, вместе с очередной своей… или своим. Вешаться впору! То есть, не вешаться, Папия Муцила, а взять – и написать. Письмо короткое. Прощальное. Без подробностей. «Мой Цезарь! Мне, к сожалению, пришлось уехать…» «К сожалению»? Как прочтут они – Цезарь и его новая (новый!) такое вслух, как захихикают! А если иначе? «Мой Цезарь! Обстоятельства…»
…Можно ли делать два дела сразу, мой Цезарь? Можно, конечно. Зря хвастала я перед Примом – и насчет когорты «Жаворонок», и насчет «чего-то похожего». Пока не понимаю, только догадываюсь, лишь могу рассказать. Сначала – себе, потом Спартаку. Нет, потом тоже себе, когда повторяешь, всегда заметишь нечто новое. Не всегда, конечно, но попробуем. Итак, два римских войска под началом двух консулов. Легионов в каждом поровну, но войска эти разные. Очень разные.
«Мой Цезарь! Обстоятельства, которые иногда сильнее нас…» Угу! Лучше уж прямо: «Знаю, что следующую ночь ты, Цезарь, будешь не один – но не со мной. Знаю и умираю от злости, как умрешь и ты, лопоухий, если забудешь меня». Сколько таких писем у него накопилось? Поди, в сундук не помещаются? А может, он их на отдельный свиток записывает? «Письмо тысяча сто двадцать пятое – от Папии Муцилы, вопит громко, царапается, кусается, бесстыдна, ревнива». Не дождешься! Вообще не писать? Не писать – струсить! А если…
…Войско делят не только по ошибке или из-за гордыни полководцев. Консулы могут решать разные задачи. У нас войско тоже поделено. Два войска – два боевых направления (Катилина так и сказал: «боевых направления»), следовательно, римляне будут стараться разбить нас по частям. Скажем, один прикрывает Рим, второй – бьет тех, кто подойдет первым. Первым наступает Крикс. Значит – удар по нему будет первым. Но чей?
Просто надо написать, совсем просто. «Уезжаю, мой Цезарь…» Ну, конечно! «И умираю от тоски по тебе». «Была рада знакомству с тобой, мой Цезарь!» И знакомству рада, и лежать под тобой рада, и лежать на тебе рада. Стой! А он? Как бы сам Цезарь написал? То есть, писать бы он не стал, невелика я птица, тысяча сто двадцать пятая по счету. Но если бы написал… Представлю, что у меня такие же глаза, как у него, такие же черные, яркие. Его взгляд. Стилос в руке…
Итак, консульские войска очень разные. У Лентула – галльская конница. Для наступления? Но эта конница легкая – для разведки, для преследования. Сомкнутый строй пехоты она не сокрушит (Катилина, во всяком случае, уверен). Зато конница нужна, если надо защищать Рим, ею легко держать под охраной и наблюдением и дороги, и то, что вне дорог. А у Геллия – отборный легион из ветеранов во главе с самым опытным трибуном – Квинтом Аррием. Самым опытным – и способным самым. Вот он, римский меч! И он обрушится на Крикса, скоро, очень скоро. Носящий Браслет даже не успеет воззвать к Италии, провозгласить восстановление нашей державы!..
Если так? «Случившееся – случилось, мой Цезарь. Жалеть или радоваться, решай сам. Увидимся вновь, если того пожелают боги и захотим мы с тобой. Оставляю тебе память – и нашего Кара». А что? Уже лучше!
…Восстановление державы? Но Быку и Волчице не жить вдвоем, не жить вместе! Рим не погибнет, значит, погибнем мы, не сегодня, так завтра. Как же быть?
Гаю Фламинию писать не стану. Не смогу. Пусть едет на Сицилию, напишу прямо туда. Ну почему Гай не желает, не хочет понять!..
«Случившееся – случилось, мой Цезарь…»
Память… Ей не всегда веришь, ее не всегда спросишь. Когда я уходила с Учителем, память спала. После, иногда через день, иногда через год, начинала просыпаться, и теперь я вижу все – четко, словно на пленке фирмы «Кодак». Учитель как-то пояснил, что и не пытался заставить меня забыть. Просто то, что я видела, было слишком странным, непонятным для меня-прежней, беглой рабыни, ставшей ангелом.
Теперь, когда я гляжу на Прошлое из своего страшного далека, из пропасти Сатурна-Времени, мы с мой Памятью вровень.
Все так, но ту ночь мне пришлось собирать из мелких осколков, склеивать, как разбитую вазу. Собрала? Склеила?
– …Ссориться неразумно. Вы так не считаете, фрау Муцила?
Вначале слова, фразы, потом – вкус кофе, и лишь затем остальное. Вспомнила? Кажется, да. Кажется… Ночь перед отъездом из Рима, предрассветная тишина, я подхожу к двери…
Не было никакой ночи! Мы с Аяксом уехали еще до заката, ночевали в небольшой таберне уже далеко за городом. Я спешила, очень спешила! Но на осколке, который никак не желает становиться на место, написано: «ночь». Ночь перед отъездом, которой не было, предрассветная тишина, неверный глухой сумрак, я подхожу к двери.
Почему я? Если бы постучали, подошел кто-нибудь из слуг Прима. Только в прихожей трое их на подстилках ночевало.
И все-таки я. Подхожу, дверь неслышно открывается, даже не заскрипев на шипах.
– Прошу, фрау Муцила!
Не удивляюсь, беру его под руку, перешагиваю порог, вдыхаю подзабытый сигаретный дым. Вместо наружной лестницы, ведущей на улицу – освещенная неяркими светильниками таберна… кафе, совсем пустое, тихое. Покрытые белыми скатертями столики, пальма возле окна.
– Нам сюда.
Столик в углу, посреди – горящий светильник… Электрическая лампа под матовым стеклянным колпаком. Садимся, он улыбается, кладет на скатерть пачку сигарет.
– Битте! Прошу, фрау Муцила. Адаптация пройдет быстро!
Киваю я ответ. Адаптация – в данном случае, через «а». Понятно.
– Прежде чем вы придете в себя и удивитесь, поясню. В нашей работе есть маленькие приятные моменты. Это кафе – один из них. Здесь всегда один и тот же день, и стрелки часов проходят один и тот же путь – с десяти до одиннадцати. Этот час – моя награда. Я выбрал год окончания университета, тогда я каждый день забегал сюда по утрам. 1939-й, весна, как раз перед началом. Мой нулевой час.
Вновь киваю, не удивляюсь. Пока – все понятно. И знакомо. На том, кто сидит перед мной – короткая черная туника с серебряными блестками… Черный мундир с рунами «зиг» в петлицах, на поясе – тяжелая кобура. Помню.
– Пива заказывать не стал, нам принесут кофе. Итак, фрау… госпожа Муцила. Теория и практика власти свидетельствуют, что даже если руководители дружат, их подчиненные находится в состоянии перманентной ссоры. Такое очень выгодно и полезно – для руководства. Но мне кажется, что ссориться неразумно. Вы так не считаете, фрау Муцила?
Весь разговор я так и не склеила. Может, и незачем. Он был долгим, очень долгим, словно нулевой час
