дес Армас в Лиме. Кинжал убийцы, лишившего жизни восьмидесятилетнего завоевателя, почти отделил голову от туловища.
Раньше дорога в Кальяо пролегала по открытой местности, между плантациями сахарного тростника и бананов и полями пшеницы, но сейчас по ее сторонам почти сплошной стеной стояли дома. Когда мы приблизились к порту, я, к своему великому изумлению, увидел из-за крыш домов высоко задранные носы рыболовецких траулеров. Это были строившиеся суда водоизмещением около пятидесяти тонн, в основном металлические, хотя среди них попадались и деревянные. В Кальяо произошло чудо. Раньше здесь можно было увидеть разве что несколько лодок с одним-двумя рыбаками, за последние же годы он стал крупнейшим рыболовецким портом мира. Пять тысяч траулеров каждое утро еще до зари выходили за мол и возвращались вечером, нагруженные до краев. Им не надо было слишком удаляться от берегов, чтобы забрасывать сети: богатое азотом течение Гумбольдта, берущее начало у берегов Антарктики, несет с собой, по-видимому, неисчерпаемые косяки анчоуса. Многие столетия им питались только морские птицы, особенно пеликаны. На обильной пище они размножились настолько, что покрыли своим пометом все прибрежные острова Перу и Чили, где находились их гнездовья. На островах выросли горы помета — его здесь называют гуано. Тысячи кораблей заполняли трюмы этим лучшим в мире удобрением и увозили в разные страны. Но вот мир стал испытывать острый недостаток продовольствия. Каждый день на свет появляются миллионы людей, их надо кормить. А здесь течение Гумбольдта дает пищу, рыбий жир и удобрение.
В военно-морских доках мой плот подняли из воды, и работа закипела. Прежде всего сняли железную каюту и заменили деревянной. Затем выковали и вделали в палубу швертовые колодцы [*]. На палубу настлали бамбуковые маты, закрывавшие зазоры между досками, положенными через полтора дюйма, чтобы защитить меня от душей снизу. Каюту тоже обшили бамбуком — для защиты от дождя и брызг и для красоты. Последнее было очень важно. Плот почти целиком состоял из металла, и я знал, что в долгие месяцы одиночества мои глаза будут тосковать по бамбуку, банановым листьям, деревьям, которые напоминали бы мне о земле. Поэтому я положил на крышу каюты толстый слой банановых листьев. 'Они помогут мне сохранить рассудок', — подумал я.
Без конца возникали какие-то новые дела, уходили неделя за неделей. Когда плот был приведен в порядок, пришлось всерьез заняться продовольственной проблемой. Надо было сделать запасы на восемь- девять месяцев плавания. Без помощи Тэдди я бы, конечно, не справился — с первого до последнего дня, начиная с Нью-Йорка, она брала на себя львиную долю всех хлопот.
Меня осаждали журналисты. Они не давали мне покоя ни днем в Кальяо, ни ночью в Лиме, желая узнать, что я делаю и когда собираюсь выйти в море. Меня называли El Navegante Solitario (Путешественник-одиночка). Это прозвище мне дали в 1954 году аргентинские газеты, еще когда я строил в Гуаякиле бальсовый плот. Сейчас очень немногие верили, что я достигну своей цели. В Кальяо заключали сотни пари. Большинство утверждало, что один человек не может обогнуть на плоту половину земного шара, от Южной Америки до Австралии, вынести жару и холод, зимние вьюги и летние штормы. Некоторые считали меня безумцем. Были, однако, и такие, кто хотел меня сопровождать, — кадровые офицеры, рядовые, рабочие военно-морской базы, знавшие меня с 1954 года. Среди них попадались энергичные люди с практической сметкой. Это, наверное, их предки строили первые галеоны и пересекали на них Тихий океан, доходя до самого Кораллового моря, за два века до того, как голландские, французские и английские суда обогнули мыс Доброй Надежды или, по следам Магеллана, Южную Америку и начали бороздить огромные водные пространства. Пока я работал на плоту, чуть не каждый день приходили смельчаки, желавшие разделить со мной опасности плавания. Им было непонятно, почему человек может хотеть отправиться в плавание один. 'Это правда, что вам семьдесят лет?' — спрашивали они. Меня это не удивляло. Пятидесятилетние люди считались в Перу стариками. Иногда я напрягал мускулы и давал пощупать моим доброжелателям. И все же они сомневались, что я один выстою против тягот плавания. Правда, вид у меня был неважный: сказалась изнурительная подготовка — четыре месяца в Нью-Йорке и два месяца в Кальяо.
Мне уже не терпелось выйти в море, слиться душой и телом с природой, чем бы ни угрожали мне небо и волны. Тогда я быстро приду в себя, но вот как Тэдди? Она долго болела в Нью-Йорке, да и здесь ее несколько раз мучили приступы лихорадки, она не выходила из-под наблюдения врачей. И все же продолжала работать, бегала без устали, выполняя тысячи моих мелких поручений. Что будет с ней, когда я уеду?
Я начал присматривать собачку — товарища для Кики, но это оказалось еще труднее, чем в Нью- Йорке. В Перу, даже в городах, распространены огромные псы, в основном овчарки, совершенно непригодные для плавания на плоту: я не мог запастись провиантом и водой в нужном для такого пса количестве. Кики стала любимицей персонала нашей гостиницы и журналистов. Редкий день в газетах не появлялось фото: Кики в холле гостиницы или идет на поводке рядом со мной и Тэдди по Плаца Сан-Мартин. При виде ее ротозеи останавливались, тормозя поток пешеходов: уж очень она была не похожа на перуанских кошек. 'Es un Tigre? — спрашивали нас часто. — Это тигр?' 'Нет-нет, это всего лишь кошечка', — неизменно отвечала Тэдди, но ей не верили. Может быть, эти люди лучше чувствовали характер Кики. Мне же только через пять месяцев довелось увидеть, как спокойная Кики превратилась в комок ярости, доказав, что в ней действительно сидит тигр, а то и два.
Мы продолжали поиски. В Лиме у многих американцев были подходящие собаки, но хозяева не желали расстаться с ними. Повторялась одна и та же история. Сначала мне сообщали: 'У меня как раз такая собачка, какая вам нужна. Она любит воду, охотно играет с кошками' и т.д., и т.д. Я выслушивал перечень всех достоинств собаки, но когда уже считал ее почти своей и просил продать, слышал в ответ: 'Мою собаку на плот? Ни за что! Я ночи не буду спать от страха, что с ней что-нибудь случится. Муж убьет меня! Да и как огорчить нашу дочурку — она привыкла спать с собачкой'.
Наконец я решил взять еще одну кошку. У всех наших друзей-американцев были кошки, они, как известно, плодятся часто, и я был уверен, что уж тут-то не встречу трудностей. Кто-нибудь да расстанется со своим котенком! Ничуть не бывало. Кошки, говорили мне, не могут жить на плоту, они ненавидят воду. Лучше бы мне взять собаку! Жестоко брать на плот животное, которое скорее всего не перенесет путешествия. В 1954 году было то же самое. Когда разнесся слух, что я собираюсь взять с собой кошку, лимское отделение Общества защиты животных выразило протест, заявив, что безжалостно подвергать риску беззащитное существо. Поэтому Мики доставили на плот в самый последний момент — это был подарок от капитанов подводных лодок. Через несколько дней она стала лучшим четвероногим навигатором из всех виденных мной. Черная, без единого пятнышка, она стояла на палубе и с явным удовольствием принюхивалась к морскому воздуху, подымаясь и опускаясь вместе с плотом, как если бы была его неотъемлемой частью. А когда по ночам на палубу стали падать летучие рыбы, Мики была буквально на седьмом небе. Наша грациозная черная красавица до сих пор цела и невредима, живет в Лонг-Биче, штат Калифорния, и для своих десяти лет прекрасно сохранилась.
Наконец мы узнали, что около Кальяо есть гасиенда, где согласны продать котенка. Приятель отвез нас по адресу. В доме, затерявшемся среди хлопковых плантаций и пшеничных полей, нас встретила целая кошачья семья. Глава семейства, черный как уголь разбойник, худощавый, длинноногий, с горящими глазами, казался исчадием ада. Мать была симпатичная серая с черными полосками и белым брюшком кошечка. Вокруг резвилось штук шесть котят, одни в папашу — черные дьяволята, другие — копии матери. Мы выбрали смирного на вид котенка мужского пола, трех или четырех месяцев от роду, серого с белоснежными полосками, с пушистыми лапками и брюшком, и немедля окрестили его Авси — в честь страны, куда мы направлялись. Все животные гасиенды, казалось, собрались провожать Авси. Нас обступили несколько лам, с полдюжины овец и свора диковатых собак с красными глазами. Осел безутешно кричал под соседним деревом, бык, выпучив глаза, терся о шаткую изгородь, а коричнево-белый козел, стройный, как фарфоровая статуэтка, уставился на нас с таким выражением, словно предвидел, что котенка, которого Тэдди держала на руках, ожидает мрачное будущее.
Но вот работа на плоту в основном закончилась, его снова спустили на воду и поставили на якорь на базе подводных лодок. На другой день состоялись крестины. На пристани собралась огромная толпа: на торжество съехались жители Лимы, офицеры с базы, члены военно-морской миссии США, сотрудники американского посольства... Тэдди подняла бутылку шампанского, фотографы навели аппараты.
— Нарекаю тебя 'Возраст не помеха', — провозгласила Тэдди.
