договоренностей, приезжал он сам, о чем предварительно предупреждал Андрей и всегда, перед встречей с начальником кредитного управления, Юрой Волоком, встречался с Красновым. В этом и не было особой необходимости, но МММ соблюдал особый ритуал, полагая такие предварительные встречи хорошим тоном. Костя не возражал.
Михал Михалычу было лет под 50-55, был он в своем советском прошлом директором гастронома, в который прямиком из Университета угодил Тоцкий. А ныне — этот невысокий, лысоватый, с глазами чуть навыкате, человек, был лидером партии, владельцем «заводов, машин, пароходов», сети автозаправок и даже телестудии, вещавшей на добрую половину Украины. Прошлого МММа никто детально не знал — журналисты, пытавшиеся найти о нем документальную информацию, не нашли ни бумажки, но ходили упорные слухи, что МММ неприятности с законом имел, и не один раз. И связаны эти неприятности были с хищением социалистической собственности в крупных и особо крупных размерах и валютными операциями. Но слухи — слухами, а документы, как корова языком слизала. И Михаил Михайлович стал сначала — народным депутатом, потом сколотил партию — и с успехом стал играть в политические игры. Из бизнеса он официально вышел, но его империя продолжала с нарастающим успехом ковать для него денежные знаки, хотя, как ни говори, основным бизнесом для Марусича уже была политика. Свои интересы в бизнесе он лоббировал, скорее, из любви к искусству, а вот чужие, как утверждали злые языки, за немалые деньги.
Все фирмы МММа обслуживались в «СВ Банке» — Тоцкому МММ верил полностью и относился к нему с отцовской теплотой. Тоцкий платил ему той же монетой — уважением и отношением. Любые банковские операции по фирмам МММа шли по самому низкому тарифу, а обналичку для Марусича Андрей, по возможности, выводил на встречные потоки — то есть не брал с него ни копейки. Ну, почти ни копейки. Во всяком случае, самый минимум. Краснов не возражал, зная, что в тяжелый момент МММ поддержал Тоцкого и, вполне возможно, многому его научил. Ходили слухи, что МММ пользуется авторитетом в криминальном мире, но, опять таки, никто ничего не доказал, а МММ каверзные вопросы работников пера на эту тему превращал в шутку. Его любили избиратели — он много делал на местах и, несмотря на малый рост и простоватую, возможно, нарочито, речь, был личностью харизматичной.
Его уважали в Верховной Раде, хотя, вполне естественно, врагов себе он тоже нажил немало. Его любила жена, трое дочек и великое множество других женщин, которые, то возникали, то исчезали на позиции за его левым плечом. На него молились сотрудники, работавшие на «империю», чиновники, которых он щедро кормил, однопартийцы, ведомые по бурному политическому морю твердой капитанской рукой. Но никто — ни друзья, ни враги — до конца не знали, кто есть Михал Михайлович на самом деле. А он вовсе и не стремился об этом рассказать.
Так что в предложении Тоцкого определенно было рациональное зерно. Если и был человек, с которым надо было бы поговорить, хотя бы в общих чертах, то этим человеком был господин Марусич.
— Давай. — Согласился Краснов. — Говори с МММом. Связь через этот номер. Черт побери, должен же хоть кто-нибудь разобраться, откуда растут ноги у всего этого кошмара. Я от собственного бессилия с ума схожу. А мои, и Арт — в руках у этого упыря, Олега.
— Упырь, между прочим, наш, собственноручно выращенный. — Заметил Тоцкий. — Наша собственная, заботливо взлелеянная сволочь. Помню я его по оперотряду, как он в общаге, за две бутылки «сухого», руки крутил. Все твоя любовь к комсомольским активистам… Ладно. Если МММ в Киеве, я сейчас же лечу к нему. Думаю, что примет сразу. Если будет, что сообщить — перезвоню сразу. О планах не спрашиваю. Телефончики пробью по своим каналам. Но то, что на твоём повисли — к гадалке не ходи.
— Спасибо, Андрей.
— Брось. Удачи.
— Удачи, — попращался Краснов.
Дитер внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал.
Следующие несколько часов прошли для Краснова, как в тумане. Он представительствовал, улыбался, жал чьи-то руки, но основную часть работы делал за него Штайнц, почувствовавший, что партнер «поплыл». Штайнц вел партию виртуозно и Костя, в который раз восхитился профессионализму этого человека, и его умению управлять процессом переговоров, незаметно для окружающих переставляя акценты и меняя русло беседы.
После окончания второй встречи, когда банковский лимузин уже нес их в гостиницу, где дожидался Краснова Франц и двое соотечественников, Дитер сказал участливо:
— Я знать, как тебе плохо, Костя. Ты не должен показать слабость. Окей. Это тяжело. Я понимай. Но это нужно. Да.
Он помолчал.
— В отель и ресторант будут два моих человек. Я покажу тебе в лобби. Это мои человек. Надежный. Можешь верить. Они будут хранить тебя. И Франц. Ты смотреть сейчас и дальше не знать. Не узнать, я сказал.
В вестибюле гостиницы Дитер незаметно кивнул двоим мужчинам за угловым столиком. Обоим было хорошо за тридцать — неприметная внешность, костюмы современного покроя, аккуратные прически — именно так в романах описывают агентов, подумал Краснов. Правда, один, чуть более моложавый брюнет, был хрупкого сложения, а второй, коренастый, похожий на бывшего атлета. И, как показалось Косте, с примесью, может быть, турецкой или арабской крови. Волосы, цвет кожи и что-то трудно уловимое в разрезе глаз — хотя общее впечатление нивелировалось европейским покроем одежды — выдавали в нем человека с Востока. Оба проводили их внимательными взглядами — от входа в отель до лифта, к которому Дитер проводил Краснова.
— Удачи. — Сказал Дитер, когда Костя вошел в лифт. — Я быть на связь постоянно. Не надо быть герой, для того я иметь профессионал.
— Спасибо. — Костя улыбнулся, хотя улыбка давалась с трудом. — Что бы я без тебя делал?
— Что-нибудь делал. Бы. — Дитер улыбнулся в ответ и придержал двери, которые начали закрываться. — Все будет окей. В номере тебя ждать фройлян Габи и наш техник.
Мимо Дитера, в кабину лифта протиснулся толстяк в шляпе и запыхтел недовольно. От толстяка пахло пивом, потом и одеколоном. Дитер отпустил дверь, и она плавно закрылась, отделив лобби, с его шумом и суматохой, от зеркально-деревянного ящика кабины. Звякнул электронный колокольчик и лифт пошел вверх, отсчитывая этажи зеленоватыми цифрами на электронном табло.
В номере, действительно, разместился молодой, похожий на мальчишку, техник, с портативным компьютером, и целой кучей коробочек, связанных с этим компьютером шнурами. И фройлян Габи, суровая и сосредоточенная, как обычно. Несмотря на бросающуюся в глаза молодость, за десять минут техник изготовил дубль Костиной GSM карточки, сделал все необходимые настройки по переадресации, вставил в трубку «радиомаячок» с автономным питанием, после чего, аккуратно и быстро собрав лэптоп вместе со всеми шнурками и коробочками, попрощавшись — удалился.
За Краснова принялась фройлян. Из дорожной сумки был извлечен легкий бронежилет, и Костя был вынужден дать слово, что эта штука будет одета под рубашку перед выходом. Потом из сумки был вынут фотоаппарат, и госпожа банковский референт, без лишних слов и объяснений, усадив Краснова на стул, сделала несколько снимков со вспышкой. После чего, вежливо попрощавшись, удалилась. До встречи в вестибюле было еще пятнадцать минут. Костя попытался прозвониться на мобильный Дианы, потом — на трубку Лукьяненко, но оба телефона молчали. Дианина трубка, наверное, лежала там, где они ее оставили — между передними сидениями белой «Астры», а в планы Лукьяненко не входил внеочередной сеанс связи, и механический голос оператора вещал, что абонент выключен или находится вне зоны действия сети.
Он принял душ и переоделся. Его преследовал запах страха и тревоги, исходящий от белья и рубашки. С трудом одев компактный, но все равно — тяжелый, «броник», повязал однотонный галстук, надел пиджак и спустился вниз, в вестибюль, где его уже ждали охранник «СВ Банка» со смешной фамилией Катенькин и заместитель начальника кредитного управления Андрон Глоба.
Диана едва сумела помочь Арту подняться на второй этаж. Ни Лукьяненко, ни его гоблины, естественно, и с места не сдвинулись, а сам Арт едва шел, так отекли ноги от долгого пребывания в багажнике машины, и болели, явно поломанные, ребра. Подъём по пятнадцати ступеням занял у них едва ли не четверть часа — под смешки и малопристойные замечания наблюдающих. На площадке второго этажа Арт упал, и она чуть не заплакала от бессилия и жалости — и к нему, и к себе. Дотащив грузное тело
