– Ребята, – сказал он на русском. – Милые вы мои! А давайте-ка выпьем!
Глава 21
Ничто так не поднимает боевой дух осажденных, как отбитый штурм.
Ничто так не озлобляет осаждающих, как штурм неудачный.
До конца сжечь осадную башню не получилось, но и то, что горящие стрелы основательно повредили обшивку и даже воспламенили в нескольких местах основную конструкцию, вызвало у защитников Мецады бурное ликование.
Эту радость не могли испортить даже двенадцать убитых и пятеро тяжелораненых, хотя каждая рука, способная держать меч, сейчас была на вес золота.
Трупы лежали возле стены арсенала, поодаль от синагоги, лекарь-ессей, не чураясь помощи женщин, пытался заниматься ранеными, которых перенесли в тень, под навес возле входа в караульную. А оставшиеся в живых с криками отплясывали на камнях двора, потрясая оружием и смеясь. Родственники погибших оплакивали своих мертвых, не обращая внимания на радость остальных. Празднующие не обращали внимание на скорбящих.
Люди привыкли к смерти за годы войны. Смерть привыкла к тому, что никто не шарахается от ее ледяного дыхания за спиной.
Иегуда смотрел на пляшущих и ничему не удивлялся.
Люди оставались людьми: чего можно ждать от них? Сегодняшняя победа значит для них больше, чем все, что случится завтра.
Элезар тоже видел, что поводов для радости нет.
Это, конечно, была победа. Но победили его люди только потому, что римляне не рассчитали высоту насыпи. До того, как площадка осадной башни сравняется по высоте с гребнем стены, а створ, скрывающий тяжелый «баран», будет на уровне середины стенной кладки, осталось всего несколько локтей.
Пять дней работы. От силы семь. Не более. И кто победит тогда?
Большинство убитых сегодня пали от «скорпиона»,[86] который вел огонь по лучникам через бойницу на предпоследнем этаже башни. Его стрелы с удивительной силой и пугающей точностью выбивали бреши в рядах пращников и лучников, а поразить того, кто стоял за рычагами стреломета, не было ровным счетом никакой возможности. И только когда щит, прикрывающий боевую машину, запылал, залитый черной пузырящейся жижей, и внутренности башни начали заполняться едким дымом от горящей смолы, смертоносный град прекратился.
Еще несколько человек, лежащих теперь на камнях сломанными куклами, пало от баллисты, ее ядра с монотонностью тарана лупили в стену, круша камни, а иногда попадали в гребень и тогда рвали на части человеческие тела.
Смерть всегда страшна вблизи, но когда тяжелое каменное ядро с утробным хрустом дробило плоть, зрелище становилось нестерпимым. Казалось, что в мертвецах не осталось ни одной целой кости. Стены были забрызганы кровью и человеческими мозгами, и мухи, наевшись до отвала свежими останками, едва ползали по скользким от телесных жидкостей камням.
Каждое попадание ядра в гребень стены вызывало рев римлян, наблюдавших за стрельбой с безопасного расстояния.
Каждый солдат, убитый на осадной башне или настигнутый стрелой у ее основания, вызывал радостные крики у защитников.
Но если каждая смерть римского легионера приближала его войско к победе, то смерть каждого сикария делала более скорым их неизбежное поражение.
И можно было сколько угодно плясать, вздымая руки и глаза к небу, словно на праздновании Дня Мордехая,[87] но горьким будет похмелье, потому что в этот раз победы не случится.
Иегуда, не скрываясь, подошел к краю стены и посмотрел вниз, на римский лагерь.
Башню уже потушили: огонь сбили землей и полотнищами, залили водой. Пламя повредило часть щитов, опалило правую часть сооружения (в одном месте, где смола въелась в бревна особенно глубоко) до угольев, которые до сих пор дымились. Тела раненых и обожженных уже оттащили в палатку-лазарет.
Еще немного времени – солнце не успеет коснуться края гор – и к пандусу потянутся «черепахи» с носильщиками. Ночь-день-ночь – насыпь снова начнет расти, пока не настанет момент и отремонтированная рабами и римскими инженерами башня не двинется вверх по склону, уже поднятая на нужную высоту.
Но и бен Яир далеко не прост, упрекнуть его в беспечности никому не удастся. Как только ночь вступит в свои права и темнота сделает вершину горы невидимой для наблюдателей с юга, осажденные тоже примутся за работу. Из старых каменоломен потянутся носильщики с корзинами за плечами, женщины будут вязать сыромятными ремнями обрешетку, и за крепостной стеной начнет расти еще одна стена – укрепленный ветками земляной вал, способный поглотить удары массивного римского тарана.
Иегуда покачал головой.
Хитрость против хитрости, опыт против опыта.
Но слишком неравны силы.
Он спустился со стены, припадая на правую ногу, и, едва сделав несколько шагов, столкнулся лицом к лицу с легко раненным в стычке Гридой. Осколки камня рассекли тому лицо, но кровь уже успела свернуться в ранах и повисла на бороде бурыми комками. Никто не мог сказать, сколько лет этому человеку, но, несмотря на то, что возраст его давно перешагнул за черту, называемую зрелостью, он сохранил мастерство бойца и силу, вызывавшую удивление у тех, кто впервые видел его в схватке. Невысокий, приземистый и свирепый, словно горный леопард, Грида был особенно страшен в ближнем бою, когда ловко орудовал боевым топором на длинном древке. Рассказывали, что однажды он голыми руками задушил легионера, одетого в лорику сегментату.[88] Глядя на его могучие предплечья, поросшие курчавым рыжим волосом, в эту историю можно было поверить.
– Элезар ищет тебя, – сказал Грида и радостно осклабился. – Он возле убитых. Тебя проводить или сам найдешь дорогу?
– Я стар, – произнес Иегуда негромко, – но все еще могу ходить без сопровождающего.
Грида засмеялся и, содрав с головы повязку, вытер потное окровавленное лицо грязной тканью. От этого движения рана на щеке снова открылась и из-под спекшейся корки выступило несколько ярких крупных капель крови.
– Не обижайся на меня, старик, – в голосе его звучали примирительные интонации. – Я вовсе не хотел сказать тебе плохое. Бен Яир послал за тобой.
Грида поковырялся в ране на лице толстыми, грубыми пальцами ремесленника и вытащил из щеки каменную крошку, которую принялся рассматривать с интересом. Похоже было на то, что боль его совершенно не волновала, просто кусок камня, застрявший под кожей, мешал говорить.
За спиной Элезара возвышался глыбой бен Канвон, и Иегуда с удивлением увидал, что гигант плачет. Горе уродливо искривило его и без того непривлекательное лицо, крупные слезы градом катились по щекам. И только подойдя еще ближе, старик понял причину рыданий: одна из стрел «скорпиона» пронзила подругу бен Канвона – Лею, и громогласный великан, грубый, как неотесанный камень, стоял, склонив голову, над ее застывшим телом. Болт прошел через грудь женщины, разорвав плоть и раздробив ребра с правой стороны, не зацепив сердца, но удар его был настолько тяжел, что Лея умерла практически мгновенно, успев лишь удивиться, что вдруг померк свет яркого весеннего солнца и почему-то не получается сделать следующий вздох.
Удивленное выражение так и застыло на ее лице, и кроме изумления, оно больше не отражало ничего: ни боли, ни испуга, ни страха смерти. Элезар и его телохранитель стояли перед телами, выложенными в ряд под стеной арсенала, и не обращали внимания на выплясывающих победный танец защитников.
На трупах уже копошились вездесущие мухи, и Иегуда невольно подумал о том, что мухи в эти тяжкие
