засунув руки в карманы, и критически оглядел сверху донизу. Боб Гелдоф в полосатом блейзере, слева мать Тереза. Брук Шилдс на гала-представлении с одетым в смокинг Доди аль Файедом. Принцесса Диана в темно-красном кабриолете «форд-эскорт». Джоан Коллинз со своим шведским женихом Петером Хольмом и бутылкой шампанского «Боллинже». Честно признаться, больше всех ему нравилась Джоан. Она была первая. Вот и все объяснение. Он отнес чемодан в свою старую комнату, где стены по-прежнему были увешаны футбольными плакатами. Со своей детской кровати он видел через открытую дверь спальню родителей. На папином ночном столике стояла фотография мамы в рамочке, снятая за год до рождения Нурии. У папы всегда стояла возле кровати мамина фотография, Себастьяну это казалось странным. Мама же тут, в кровати. Рядом с ним. Зачем ему еще фотография?
Возвращение Себастьяна отпраздновали в тот же вечер у дона Карлочи, «Сангре де Кристо» лилось рекой. Себастьяна чествовали как конквистадора, будто он привез в дар родине целый континент, а не серию фотографий первых мировых знаменитостей, сделанных без согласия заснятых на них персонажей. Бар был заполнен не только друзьями и родственниками. Пришли люди, которых Себастьян никогда не видел в лицо, но которые не раз уже приходили к ним в дом посмотреть на его снимки. Гости жарко обсуждали их, то и дело повышая голос, чтобы привлечь его внимание. За стойкой сидел сам Карлочи и благодушно посмеивался над поднятым ими гвалтом. Себастьян с удовольствием смылся бы из зала к бывшему хозяину, чтобы укрыться, растворившись среди мадонн. Всеобщее внимание его угнетало. Все смотрели на него, разглядывали из-за плеча собеседника. Он чувствовал себя в роли какой-то достопримечательности. Себастьян не привык быть объектом внимания. Он был папараццо. Все его существование было построено на том, чтобы оставаться незаметным.
Один из приятелей отца, хозяин сувенирной лавочки, подошел и с силой хлопнул его по спине, как будто он был какой-то неработающий аппарат.
– Говорят, что у Чарльза с Дианой нелады, – сказал хозяин сувенирной лавки.
– Они цапались друг с другом все время, пока были на лыжном курорте в Лихтенштейне, – вступила его жена, высунувшись из-за спины мужа.
– Я ничего этого не знаю, – сказал Себастьян. – Я просто делаю фотографии в Лондоне.
– Тебе надо было поехать в Лихтенштейн, – настойчиво посоветовал торговец сувенирами. – Я слыхал, что принцесса здорово бабахнулась и так пропахала носом склон, что аж гора закачалась, а Чарльз будто бы сказал фотографам, что дома ему это потом еще так отольется, что только держись!
– Говорят, что она вертит им, как хочет, – сказала жена. – Он сделался вегетарианцем. Отказался от охоты. Поменял друзей и стрижку. У них во дворце она решает, где поставить шкаф.
– Ну, давай, Оливар, не жмись! – сказал сувенирщик. – Ведь тебе же, наверное, есть что порассказать про леди Ди!
Себастьян вспомнил лицо Дианы и его выражение, мгновенно готовое перемениться от улыбки к слезам. Он вспомнил ее фигуру, эти острые плечики, ключицы и талию.
– Одни ее кости могут кормить фотографа недели напролет, – сказал он.
Сувенирщик с женой пожали плечами, но тут подоспела Тереза и взяла сына под руку. В первый миг он подумал, что мама пришла ему на выручку, чтобы спасти от старых сплетников, но оказалось, она подошла, чтобы напомнить ему про двенадцать яиц, которые завтра нужно принести в дар Святой Кларе. Метеосводка обещала на день свадьбы солнечную погоду, но разве можно уверенно сказать, как все обернется на самом деле! Вот на прошлой неделе не пожертвовали яиц к свадьбе Муньесов, и не успело закончиться венчание, как полил дождь.
– А свадьба-то уже на носу, – сказал сувенирщик, который был в числе приглашенных.
– На носу, – согласилась Тереза.
Она отвернулась и направилась к Гонзало, который, оказывается, уже успел перебрать и теперь исчез за бархатными занавесками. Себастьян посмотрел на родителей: на маму, которая поддерживала папину голову, примирительно посмеиваясь благодушным смешком. В этот миг он впервые увидел своих родителей. Он увидел их тем зрением, каким этим утром видел придорожные столбы, каким увидел свою детскую комнату и улицы в районе площади Альфальфа.
И внезапно почувствовал себя старым человеком.
На следующее утро семейство Оливаров дружно отправилось в сторону Пласа-Нуэва. Нурия шествовала впереди, она не видала жениха вот уже месяц с лишком. Гонзало на ходу только бурчал себе что-то под нос, да и Тереза тоже особенно не высказывалась, пока они не подошли к отелю «Инглетерра». В вестибюле толклась целая толпа норвежцев. Представители рода Бие собрались чуть ли не в полном составе; на свадьбу съехались все – и стар и млад, дядюшки и тетушки, двоюродные братцы и кузины, все как один светлокожие до прозрачности и все в куртках с замысловатыми застежками. Тереза в окружении гостей стояла и улыбалась наскоро приклеенной улыбкой, того гляди грозившей отвалиться. Она не говорила по-английски, а норвежцы не говорили по-испански. Все общение сводилось к этой застывшей улыбке. Время от времени она показывала куда-то рукой и громко смеялась. Норвежцы тоже громко смеялись, хотя ничего особенного или веселого не происходило. Они только подкрашивали бесцветное безмолвие смехом.
Рослый мужчина в круглых очках и голубой ковбойке подошел к Себастьяну и пожал ему руку. Он представился дядюшкой жениха.
– Андерс Бие, – сказал дядюшка. – Очень рад!
– Это ты пишешь путеводители? – спросил его Себастьян.
– Да, я, – ответил Андерс. – А ты тот, кто делает снимки?
Себастьян кивнул. Он подумал, что со стороны дядюшки было очень любезно об этом вспомнить. Норвежец продолжил разговор по-английски, расхваливая на продвинутом английском родной город Себастьяна. Андерс Бие приехал в Андалусию не впервые.
– Вот книжка, – сказал он, показывая Себастьяну путеводитель. – «Бие в Испании», тысяча девятьсот восемьдесят третьего года издания. Севилью я осмотрел за три дня. Уж как я потом расписывал этот город перед домашними! Им не терпится посмотреть все, что тут есть: кафедральный собор, еврейский квартал, королевский дворец. Они обо всем этом прочитали в книжке, так что приехали сюда подготовленные. А вот и последнее такси подъехало! Там моя жена и дочь. Хочешь познакомиться?
Себастьян вышел с ним на площадь. Такси остановилось у парадного входа, и Себастьян сразу почувствовал себя в знакомой ситуации. Вход в гостиницу. Подъезжающий автомобиль. Он сам – в ожидании. Дверца автомобиля открылась, и из машины вылезла бледная и серьезная большеротая девчушка с темными волосами. Губы ее были плотно сжаты, одним глазом она уставилась себе под ноги. Другой глаз был закрыт наклеенным под очками пластырем. Девочка остановилась, пошатываясь и судорожно хватая ртом воздух.
– Укачало, – пояснил Андерс. – Ее каждый раз укачивает. Познакомься – Юлианна! Это брат Нурии.
Юлианна подняла взгляд и вроде бы улыбнулась. Лицо ее медленно зеленело. Пластырь на глазу вот- вот готов был отвалиться.
– Привет! – сказал Себастьян.
Едва открыв рот, чтобы поздороваться, Юлианна вдруг согнулась, и ее вырвало прямо ему на ботинки. Она зажала лицо ладонями и убежала в отель. Себастьян остался на улице в клубах сочувственных возгласов и мозглой вони. Он опустил глаза и подумал, что ботинки остается только выкинуть.
Над Пласа-Сан-Франсиско был раскинут парусиновый тент. Вся площадь стала похожа на корабль. Гаррет Бабар Эйлвуд Гоут в широких ярких шортах прошел под тентом. Он свернул на калье Куна, купил в табачной лавке в номере девять пачку «Фортуна лайтс», затем побрел дальше по улице. В витринах были выставлены расшитые шелковые платки и расписанные от руки веера, рядом были разложены кастаньеты, наборы для игры в домино и тиары из пластика. Особенно Гаррета заинтересовали солнечные очки «Рэй- Бан», которые ему были явно не по карману. Он остановился перед витриной, курил и разглядывал очки, соображая, не слишком ли у него широкое лицо. Рядом лежала другая модель, которая тоже ему нравилась. Эти были еще дороже, но, пожалуй, пришлись бы ему впору. Солнечные очки стоили десять тысяч песет. У Гаррета было в кармане две сотни, что составляло половину его недельного бюджета. Он зашел в «Конфитерию ла Кампана», где посетители сидели, облокотясь на блестящую барную стойку, и попивали кофе из кукольных чашечек. Под запотевшим стеклом прилавка пуговками лежали пирожные, загорелые, смуглые, точно только что из солярия. Миндальные языки, меренги, витые трубочки с кремом. Гаррет ткнул
