Юлианна его обняла, прежде чем, дернув за рукав, усадить рядом с собой. Слушатели потянулись к нему, чтобы выразить свое восхищение. Себастьян переждал немного, прежде чем подойти. Засунув руки в карманы пиджака, он двинулся к столику, за которым сидели Гаррет и Юлианна.
– Давно не виделись, – сказал он, протягивая руку.
Гаррет чуть расслабил напряженно выпрямленную спину. По его взгляду было видно, что он не узнает Себастьяна.
– Вы раньше уже встречались? – спросила Юлианна.
– Да, три года тому назад, – ответил Себастьян.
Гаррет раздавил недокуренную сигарету под каблуком белой лаковой туфли. Исподлобья покосившись на Себастьяна, он окинул его подозрительным взглядом.
– И правда! – произнес он наконец. – А я тебя не узнал. Ты с тех пор вырос.
– А ты действительно хорошо поешь, – сказал Себастьян. – Я помню, как ты говорил, что станешь тенором. Среди прочих рассказов. В сущности, я должен быть благодарен тебе. Я теперь живу в Лондоне. У меня все хорошо.
– В Лондоне? – переспросил Гаррет. – И давно?
– Уже два года. И собираюсь еще там пожить, пока не надоест, – сказал Себастьян.
– Чем же ты занимаешься?
– Я фотограф.
– Господи! – воскликнул Гаррет и, кажется, погрустнел. – Это надо же!
Юлианна повернулась к Себастьяну.
– Я очень извиняюсь за ботинки! – сказала она.
– Забудь это! – сказал он, похлопав ее по плечу. – Подумаешь, пара ботинок! Можно купить новые.
Себастьян еще улыбнулся и скрылся в толпе гостей. Гаррет долго смотрел ему вслед. У него никак не укладывалось в голове, что это, оказывается, тот самый мальчик, который слушал тогда его истории. На самом деле Гаррет в то время еще ни разу не бывал в Лондоне и все просто наврал. Он только насмотрелся телевизионных репортажей из Лондона, разговаривал с людьми, которые там бывали, но ему еще ни разу не приходилось ступать на улицы Лондона. И вот Себастьян, оказывается, уже два года там живет. Теперь ему самому впору рассказывать истории! Это же надо – восемнадцать лет, и в таком костюме! Гаррету вдруг сделалось нехорошо. Он почувствовал себя обманутым. Лицо покрылось испариной.
– О чем ты думаешь? – спросила Юлианна.
Гаррет опустил глаза на свои паршивые белые туфли.
– Обо всем, чего мне еще предстоит добиться.
Весь кабинет завешан картами. В основном – большими и подробными. Пользоваться ими, держа в руках, невозможно. Стоит их развернуть, как обратно уже не сложить никакими силами. Поэтому они развешаны по стенам.
Карты вызывают у нее морскую болезнь. Так было всегда. Она не может охватить их глазами. Поэтому она садится за письменный стол и начинает работать на компьютере. Стол – папин, за ним он работает в те редкие дни, когда бывает дома. Сейчас отец в Нью-Йорке и вернется через десять дней. Она к тому времени, вероятно, уже уедет.
Иногда они встречаются с отцом в аэропортах. Их пути пересекаются во Франкфурте, в Париже или в Амстердаме. Они приземляются и летят дальше, но устраивают так, чтобы выкроить несколько часов между прилетом и отлетом. Время, которое они дарят друг другу. Родственное общение на современный манер. Ей нравится зал ожидания в Каструпе. Там стоят голубые кресла и есть бесплатный буфет. Отец и дочь перекусывают печеньем с сыром и обмениваются краткими резюме. Вокруг сидят мужчины в пиджаках, разговаривающие по мобильным телефонам и читающие «Си-эн-эн тревелер». Полы застелены коврами. В одной стене – встроенный камин. Приют для бездомных путников, путешествующих без скидок.
Когда-то, до рождения Юлианны, ее отец был учителем норвежского языка. Он пылко любил литературу, но равнодушие учеников его доконало. Тогда он взял годичный отпуск. Отец отправился в долгое путешествие, проехал на поезде через весь континент с остановками в Копенгагене и Париже и наконец очутился на средиземноморском побережье. Там он нанялся матросом на яхту, которая отправлялась в Карибское море. Андерс Бие ничего не смыслил в парусах и учился всему в пути. Он не испугался плавания в открытом море. На Тринидаде он уволился с яхты и продолжил свое странствие через южно-американский континент. Он пересек равнины Венесуэлы, бразильские джунгли, затем аргентинские пампасы. Из Буэнос-Айреса он самолетом перелетел в Лос-Анджелес и проехал через все Штаты от побережья до побережья на «форде-мустанг» цвета металлик, с конечной остановкой в Нью-Йорке. Год кончился. Андерс Бие много всего повидал. Он насытил свой голод.
За время его отсутствия интерес учеников к литературе не вырос, зато они охотно слушали рассказы о его путешествии. Все-таки проехать вот так, с рюкзаком, через всю Америку – это вам не заурядное предприятие! Андерс начал рассказывать. Он рассказывал о столовых горах, о ящерицах величиной с тарелку, о запущенных мотелях и неразмеченных дорогах. А теперь, говорил учитель Бие, откроем «Собрата» на странице девяносто три. Ученики не слушали. Они желали еще про путешествия, уточнить разные практические детали, как все это можно осуществить. Они тоже хотели путешествовать, поскорее бы только закончить осточертевшую школу! И Андерс продолжал им рассказывать, хотя у него вовсе не было в запасе такого богатства художественных средств, каким владел Олав Дуун.[6] Но решающий голос оставался за публикой, ибо наконец-то она проявила энтузиазм, о котором так мечтал Андерс. Общаясь с учениками, Андерс усвоил две вещи. Во-первых, что большая часть человеческих потребностей – выдуманная. И, во-вторых, что главный голод – это голод человеческого глаза. Вооруженный этим знанием, Андерс Бие основал в 1971 году свое издательство.
Юлианна достала заметки и погрузилась в работу. Час за часом она сидит и редактирует. Некоторые адреса не заслуживают упоминания. Другие отпали сами собой. Какое-то кафе, которое больше не существует. Переехавшая в другое место чайная. Магазин, куда перестали ходить покупатели.
Ее дело – наносить на карту все, что есть в городе. Она прочесывает улицы, что твоя туристическая полиция, следит за тем, чтобы труды отца не устаревали. Попутно Юлианна посетила множество посредственных отелей. Она спала на неудобных кроватях и мучилась, заставляя себя есть плохие обеды, чтобы с другими людьми не случилось того же, что с ней.
Но и ей случается ошибаться.
осмотром Парижа Юлианна уложилась в двадцать четыре часа. Она явилась в отель «Эсмеральда» с полным чемоданом платьев, списком слов, путеводителем и конструктором «Лего». Из ее номера открывался вид на Нотр-Дам и более скромную церковку Сент-Жюлиан-ле-Повр. Дело было вечером, стояло лето, и первое, о чем она позаботилась, это о том, чтобы поставить будильник на восемь утра. Наутро она пошла в собор; задрав голову посмотрела на гигантские арки под крышей, купила свечку за десять франков, сделала снимок, проехала на метро до Пляс-Пигаль, сфотографировала красную мельницу, взбежала наверх по ступеням Монмартра, поднялась к Сакре-Кёр, сделала снимок белого города, перешла через Пляс-дю-Тертр, сфотографировала художников, проехала на метро до Пер-Лашез, навестила в разных концах кладбища Моррисо-на и Пиаф, далее проследовала к стеклянной пирамиде, галопом промчалась по Лувру, то и дело поглядывая на часы, пообедала биг-маком, поднялась на Эйфелеву башню, оттуда отправилась на Елисейские Поля, где Триумфальная арка торчала одиноким зубом в зиянии проспекта, который из обители блаженных душ давно превратился в обетованную страну капиталистов, гедонистов и туристов. На обратном пути постояла на набережной и поплевала в Сену. В гостинице она заснула, раскидав в стороны руки, словно держала в каждой из них по странническому посоху.
На следующий день она стояла возле станции Сен-Жермен-ан-Ле. Поездка на метро заняла тридцать минут, то есть она заехала довольно-таки далеко от центра Парижа. Сейчас она стояла здесь с перекинутым через руку старым дедушкиным пиджаком, он снова вошел в моду спустя десять лет после дедушкиной смерти. Поднимаясь из-под земли, мимо текла человеческая река. Взгляды людей проходили сквозь Юлианну, как ветер сквозь шерстяную кудель. Она огляделась вокруг. Смотреть было особенно не на что. Парочка уличных кафе, мостовая с оживленным движением, замок с прилегающим к нему парком. Ничего особенного, но кое-что есть. Юлианна приехала во Францию с готовым набором картинок в голове, они сложились из деталей, которые она узнала из летней переписки. На картинках запечатлелись плавательные
