указывать. Это их жизнь. Это их воля и назначение.
Гудо остановился и с сожалением посмотрел вниз. Здесь, во рву, на глубине человеческого роста наполняли глинистой землей корзины две совсем еще юные девчушки. Их короткие туники едва держались на костлявых плечах, а в глубоком вырезе вздрагивали острые холмики маленьких грудей.
— Посмотрите на них.
Молодой рыцарь присел и с ужасом уставился на девчушек. Те, почувствовав на себе пристальный взгляд, подняли головы и устало улыбнулись. Потом одна из них пробормотала несколько слов молитвы и они опять взялись за свои лопаты.
— Нет, не она. Пойдем дальше.
Гудо и его бывший молодой хозяин не спеша брели вдоль канала, всякий раз останавливаясь, когда замечали молодую девушку. И с каждым шагом, с каждым неузнанным юным лицом рыцарь становился все угрюмее и молчаливее. Хмель уже давно выветрился из его головы. Да и как он мог удержаться при виде этих изнуренных тяжелой земляной работой тел? Каждый, кто увидел бы эту картину, погрузился бы в печаль, а в его душе поселилась бы жалость к этим несчастным. Но сами люди, которые своим видом могли вызвать слезы даже у тюремщиков, не понимали этого. Они радовались каждому своему усилию, ослаблявшему их тело. Они радовались, что наказывали тело — этот сосуд греха и самый уязвимый для дьявола набор костей и мяса.
Они радовались и постоянно улыбались.
Только от этих неестественных улыбок Гюстеву фон Бирку становилось все тяжелее и тяжелее. И даже больше — они пугали молодого рыцаря. Тем не менее он взял себя в руки и дотерпел до конца, продолжая всматриваться в лица всех молодых девушек, занятых на работах.
— Иммы среди них нет, — с некоторым облегчением вымолвил барон и озадаченно взглянул на палача.
Гудо помрачнел.
— Здесь не все. Есть еще женщины и мужчины. Но супериор Доминик и священник запретили им быть на работах. Их еще не изгнали, но к общим службам они не допускаются.
— И за что они наказаны?
— Свои грехи они же сами и замаливают. Но мне думается, супериор больше жалеет этих людей за их заблуждения, вызванные болезнями. К сожалению, бюргермейстер запретил мне их осматривать. Да и священник против. Пусть так и будет. Главное, что они не переступают черту города. А дальше уже не моя служба.
— И где мы их можем увидеть? — поколебавшись, спросил барон.
— Днем они прячутся по лесу в разных местах. А ночью собираются вместе на общую трапезу и…
— И что? — молодой рыцарь уставился на палача.
— Этого лучше не видеть. — Гудо надвинул на лицо капюшон плаща, в котором он ходил даже в летнюю жару.
— Ты отведешь меня туда. Я желаю убедиться, что моей Иммы среди них нет, — жестко произнес Гюстев фон Бирк и попытался заглянуть под капюшон палача.
Гудо тяжело вздохнул и кивнул.
Венцель Марцел был вне себя от ярости.
«Проклятый палач. Тупой осел. Дьявольское отродье. Ведь говорил, объяснял, разжевывал, вбивал в эту чудовищную голову. И что же! Ну нет здесь благородной Иммы. Ушла с другими монахами. Их вон сколько бродит по дорогам Европы. И везде они находят приют и пищу. Зачем нужно было говорить о каких-то лесных бродягах? А ты, любезный бюргермейстер, не спи, волнуйся. Переживай всю ночь, пока молодой рыцарь будет шастать по лесу, заглядывая под кусты и деревья. Ну просто сама честность, а не презренный палач. Видите ли, он не мог скрыть всей правды от благородного господина. И что теперь? А ну их к лесным демонам! Пусть выколют себе глаза сухими ветками в темноте».
— Желаю скорейшего возвращения. На всякий случай я велел выслать нескольких стражников в помощь тем, что обычно стоят у городских ворот. Туда же направил и ваших оруженосцев. Они глаз не сомкнут до вашего прихода.
Венцель Марцел заискивающе улыбнулся и придержал стремя коня молодого барона.
«Хорошо, что отговорили. Только на коне, без тяжелого оружия и без брони. А то прямо на войну собрался. И чем его так напугал проклятый палач? Хотя все же кони пригодятся. Мало ли что. Вот только ноги в темноте не поломали бы», — вновь вернулся к своим раздумьям бюргермейстер и тут же спохватился. Ведь это не его кони. Барона. Так что как им Бог пошлет.
«А вот Патрика могли бы и не брать. Не дай бог что-нибудь… Нужный молодой человек. Ох, нужный. Даже не верится, что воровского ремесла человечек. Но зато умен и расторопен. А что вор… Может, оно и хорошо. Всегда на крючке будет. А тут еще император. Ох, сколько же приготовлений. Ох, сколько серебра и золота придется выложить из городской казны. Слава Господу, драгоценный ручеек в нее не иссякает. Эх, принесли демоны этого рыцаря. А то спал бы я сейчас в свое удовольствие. И еще этот император. Других дорог ему мало…»
— Ну, что же, трогайте. Господь с вами.
Венцель Марцел легко хлопнул по крупу рыцарского коня. Тот недовольно покосился на чужака и переступил с ноги на ногу.
— Пошли! — Теперь уже дернул поводья фон Бирк и, не взглянув на бюргермейстера, выехал за городские ворота.
За ним последовали палач и его помощник Патрик, восседавшие на лошадях оруженосцев. На присутствии последнего настаивал Гудо. Это был единственный человек, которому он мог довериться. К тому же его роль в этой вылазке совершенно проста — оставаться с лошадьми, пока молодой рыцарь не будет удовлетворен своими поисками.
В продолжение прекрасного дня ночь выдалась на славу. Теплая, безветренная, с бесчисленными мерцающими звездами и огромной, в полнеба, луной, сверкающей на фоне темно-синего купола. В травах звенели цикады, из кустов доносился шорох мелких грызунов, с ветвей деревьев тяжело падали стремительные совы.
В такую ночь спится особенно приятно. Но люди — странные существа. Они часто сознательно путают добро и зло, день и ночь. Понятно, если человек вынужден это делать. А если с умыслом…
Когда всадники добрались до опушки леса, вперед выехал палач и осторожно повел своего коня между деревьями. Непонятно, каким образом он определял направление пути. Ведь деревья, кусты, пни и ветви в свете огромного серебряного блюда луны были хорошо видны всего лишь на полдюжины шагов. А дальше стояла стена — черная и оттого пугающая.
Но вот в трещинках этой стены замерцал огонек.
— Здесь мы оставим лошадей. Патрик о них позаботится. Вон за теми деревьями уже виден костер тех, кто нам нужен. Дальше, благородный рыцарь, мы будем ступать как можно тише и в полном молчании. И помните, вы хотели только посмотреть, нет ли среди них вашей невесты. После этого мы тихо удалимся и все правильные решения примем поутру.
Барон молча кивнул и поправил меч, с которым никогда не расставался.
Ступая как можно мягче и осторожнее, Гудо и молодой рыцарь вскоре добрались до густых кустов, за которыми начиналась небольшая поляна.
На поляне полыхал огромный костер, с одной стороны которого торчали направленные к нему тонкие шесты. На них обтекали жиром лесные обитатели: несколько зайцев, сусликов и тушки диких уток. Вокруг костра, в основном у шестов, сидели до трех десятков обнаженных до пояса женщин и мужчин. Перед костром медленно ходил тощий мужчина в набедренной повязке и голосом, который едва покрывал треск огня, вещал:
— Наши молитвы чисты и откровенны. Мы не просим золота и серебра. Мы не просим земли и скота. Мы не просим милости благородных господ и любви плотской. Мы не ищем богатства на земле, ибо собрано оно нашими молитвами и страданиями на небесах. Наши молитвы и страдания не за себя, не за каждого из нас. Они — за всех детей Господних, за всех живущих на земле. Мы просим простить Господа не кого-то одного, или его семью, или даже целое племя. Мы просим за всех — и добрых христиан, и грешников, и
