возмущенные сигналы, мол, что за пляшущие коленца, мать вашу так, здесь вам не дистиллированное USA, а инфицированная выбоинами и рытвинами, родная, блядь, трасса смерти.
Неизвестно, поставила бы шоферня на нашей с Вирджинией могилке крест, да нам свезло — джип скатился на проселочную дорогу. Попрыгав на кочках, автомобиль как бы неожиданно заглох под пушистой елью. С её мощных и красивых лап сошла снежная лавина, холодная плотная пыль покрыла окна и мы оказались в затемненном и загадочном пространстве.
— Как в юрте, — сказала Вирджиния.
— Ааа, попалась, чукча, — и приблизил свое лицо к её.
— Э-э-э, чукча, чего тебе надобно?
— Тебя хочу, чукчу?
— Как? Прямо здесь?
— А почему бы и нет? — Видел её напряженный влажный зрачок, отражающий странный выпуклый мир, где жили наши искаженные тени. — Юрта, полярная долгая-долгая ночь, белые медведи и тюлени…
— И тюлени, как интересно? — слабо сопротивлялась. — А нельзя ли поехать в избушку?
— А в юрте куда интереснее, — рвал одежды.
— Сомневаюсь я…
— Сейчас узнаешь, как чукча еб… т свою сладенькую чукчуху, — резким движением отщелкнул стопор на кресле и моя первая женщина вместе с ним завалилась навзничь.
— Ё», мама моя! — и этот крик был самый внятный из всех, несущихся из механизированной юрты долгую-долгую-долгую полярную ночь.
Иногда мне трудно объяснить свои же поступки. Часто действую не разумом, а руководствуюсь желаниями совсем другого органа. И такое подозрение, что это — зад. Иначе невозможно объяснить, каким таким удивительным образом я угодил в невероятный переплет.
Когда все это началось, спрашиваю себя, сидя в кресле перед темнеющем экраном дисплея, где ненавязчиво выражался Чеченец. Где тот неприметный и тихий родничок, бьющий из-под изумрудных проплешин? Где начало всех начал, откуда проистекают великие реки?
Было лето, и я умирал от скуки и обреченности жить бессмысленной и вечной жизнью, и сквозь гнетущую пелену услышал звук, будто птицы с колокольчиками перемахивали в теплые края: дзинь-дзинь- дзинь. И я поднял трубку и услышал незнакомый голос, который сказал, что он Иван Стрелков.
— Ваня погиб, — сказал я. И не узнал своего голоса.
Потом все выяснилось. И я решил поехать в деревню Стрелково, где находилась могила моего павшего друга. Мы встретились у выхода из метро, я, Иван Стрелков и юный Егорушка. Они тащили подарки на свадьбу, и я им помог. Помню, неистребимый запах клоачного общепита — гости столицы пили водку, а из музыкальной шкатулки ссучилась разболтанная песенка с припевом: «Что ж ты родина-мать, своих сыновей предала, блядь!»…
Еще помню ожерелье жира на шее того, кто торговал оптом и в розницу этим сладкозвучным ширпотребом.
Что же потом? Поезд и странный сон, где я повстречался с Ваней, завернутым в кокон из серебристой фольги. Он упрекнул меня в том, что я хочу прожить сто лет среди теней и что я больше мертв, чем жив?.. Тогда я его не понимал…
Что же дальше?.. Когда выбрался из купе, увидел в коридоре… Вирджинию. Мне показалось, что эта она, первая моя женщина. Нет, эта была Алиса… Алиса, похожая на Вирджинию? И Вирджиния, похожая на Алису?.. Не в это ли странном совпадении есть ключ к разгадке? И потом — где Иван, обещающий приехать? Его нет. А не рвануть ли к нему, желающему что-то мне сообщить? Что?
Поднял голову — с экрана дисплея мне улыбался таинственный Чеченец. Он молчал, но я его прекрасно понял — надо действовать.
Когда покидал кабинет, промелькнула смеющаяся Ю на фото. Ее засняли в миг наивысшего счастливого упоения — она заливалась от смеха: там, за кадром, кто-то скакал, корча ужасные и уморительные рожицы. Я знал имя этого шкодника — Алеф-ф-фа, то есть Алеша.
… Я приготовил чай и угостил Вирджинию, отдыхающую после долгой-долгой полярной ночи у ТВ. Моя первая женщина удивилась такому внимательному обхождению со стороны чукчи, но чашку с мятным чаем приняла и выпила.
— Спасибо, вкусно, — сказала Варвара Павловна и зевнула. — Прости, ты меня затрахал, как козу.
— На том и стоим, милая, — поскромничал я.
— Давай баиньки?
Через несколько минут она спала, как убитая от дозы клафелина. Понимал, что поступаю весьма нехорошо, но не видел другого выхода, чтобы мы, я и Чеченец, остались вдвоем. И причина на то была существенная: хотелось свидеться с Иваном Стрелковым без свидетелей. Припасть самому, так сказать, к родниковому источнику в жаркий полдень.
Впрочем, была зима. Я скатился с оледенелого крыльца, как с горки, в искрящуюся от света фонарей поземку: счет шел на минуты. Пробежал к джипу, молясь, чтобы эта механизированная импортная лошадка не подвела и не гекнулась на наших лучших в мире дорогах. Плюхнулся за руль — поворот ключа в замке зажигания: мотор досадно затарахтел: трень-брень, фак`ю, видать хочут, меня в конец заездить.
Пока мотор прогревался, я открыл ворота, за которыми меня поджидала апокалипсическая и черная, как душа душегуба, ночь.
Мама родная! Обернутся за двенадцать часов в Стрелково и обратно при таких погодных условиях практически невозможно!
Эх, махнуть рукой и под теплый бочок любимой и верной женщины. Любимой и верной? Вот в чем вопрос. Любима, и неоднократно, а вот верна ли? И здесь имеется ввиду не мелкий бытовой случай, когда на твоем доверчивом лбу прорубаются рожки; все куда намного серьезнее.
Может статься, я глубоко заблуждаюсь и все мои подозрения пусты, как собачья миска. Однако о них никто не узнает. При условии, конечно, если мой полет к планете Стрелково и обратно завершится успешным исходом.
В салоне сохранился запах живых и сплетенных в любовном угаре тел. Хочется верить, что по вероятному своему возвращению найду Вирджинию в здравии. Будет вся разбита, точно дорога, и с больной головой, да всякая профессия имеет свои недостатки. Думаю, майору спецслужбы нельзя быть таким доверчивым, как дитя.
Дальний свет фар разрывал плотную ткань ночи. Ели на обочине вспыхивали новогодними огнями: праздник продолжался. Промесив проселочную дорогу, вездеходный драндулет вырвался на тактический простор скоростной магистрали.
Словно предчувствуя дальнюю дорогу, я залил бензин на знакомой колонке, где однажды давно мною был бит самоуверенный болван. Ему-таки не повезло: он мечтал о своем бизнесе и обсчитывал самым хамским образом дальнобойщиков. Те пожаловались господину Соловьеву, через неделю закованный льдом труп неизвестного был обнаружен на лазурном берегу бухты Счастья города Владивостока. М-да, у каждого своя бухта Счастья…
Я несколько раз внимательно проверял дорогу — нет ли желающих последовать моему беспримерному подвигу. Таких идиотов больше не находилось. Жаль, в компании оно было бы веселее.
При удачном стечении обстоятельств я прибывал к пункту назначения около трех часов ночи. Время детское и, авось, Иван будет рад моему шумному появлению, как и все окрестные деревеньки. Минут пятнадцать на тары-бары, и в обратный путь. Узнаю ли я что-нибудь неожиданное и новое? Неизвестно. А если это шалит мое воображение? Какая может быть связь между Алисой и Вирджинией, кроме странной их схожести. Последняя, помнится, сама все рассказала о «Красной стреле». Все ли? В том-то и дело, что участники праздничного фуршета сдерживают свои чувства и не торопятся схавать без пользы для организма залежалые бутербродики с килькой. Все с ложками наперевес ждут появления халдея с бочонком волжской икорки. Что может быть прекраснее крупной и горьковатой градинки, лопающейся с чмокающим смаком на фарфоровом зубе! Бздынь! Какое услаждение, господа! За такое можно вытерпеть любые гримасы судьбы. Вопрос в другом, господа: кто, тот прислужник, катящий бочонок на центр парадной залы?
