Нестройный голос резанул по ее нервам, как совершенно бессмысленный звук. Некоторое время настолько сильным было предположение о полностью нечленораздельных звуках, что значение слов не проникло в ее сознание. А затем помимо своей воли она резко повернулась в его сторону.
— Мой последний? Что ты имеешь в виду?
Она тут же пожалела о своем поступке. Дэви Динсмор стоял менее, чем в двух метрах от нее. На нем были длинные шелковистые брюки и желтая рубаха с открытым воротом. На его мальчишеском лице было выражение «ух, какой я хулиган!», и губы его кривились в усмешке, убедительно ей напоминая, то, что она заметила его, было его же победой. Но все же — что могло заставить его произнести такие слова? С трудом верилось, что он мог сам додуматься до таких слов. Ее охватил короткий импульс поглубже порыться в его сознании. Она вздрогнула и решила не делать этого. Войти в его мозг в его нынешнем состоянии означало на добрый месяц почувствовать отвращение к наблюдению за происходящим вокруг.
Уже много времени, несколько месяцев, как она решила прекратить контакты своего разума с потоком человеческих мыслей, с надеждами людей и их ненавистью, превращавшей в ад атмосферу во дворце. Лучше всего сейчас — презирать этого мальчишку, так же, как она делала это в прошлом. Она повернулась к нему спиной, и даже ничтожнейшее из ничтожнейших прикосновений к его разуму донесло до нее обертона неистовства, побуждавшего его к действию. И затем снова раздался его голос:
— Й-э-э, в последний раз! Я ЭТО сказал, и ЭТО я имел в виду. Завтра твой одиннадцатый день рождения, не так ли?
Кетлин не отвечала, притворившись, что не слышит. Однако, чувство опасности жалило своей неопределенностью. В его голосе было слишком много едва скрываемого злорадства, слишком много уверенности. Может быть, происходит нечто ужасное, составлены ужасные планы в течение этих месяцев, когда она изолировала свой мозг от мыслей этих людей? Может быть, она совершила ошибку, замкнув себя в своем собственном мире? А теперь реальный мир проломил ее защитную броню?
— Ты думаешь, что очень хитрая? — не унимался Дэви Динсмор. — Посмотрим, как ты себя будешь чувствовать завтра, когда настанет твой конец! Может быть, ты об этом еще не знаешь, но мама говорит, что по дворцу ходит слух, что когда тебя впервые привели сюда, мистер Кир Грей вынужден был обещать правительству, что он велит убить тебя в день твоего одиннадцатилетия. И ты не думай, что это обещание не будет выполнно. Вчера убили женщиу-слэна прямо на улице. Вот был спектакль! Мне было бы очень интересно знать, что ты думаешь обо всем этом, а?
— Ты… сошел с ума!
Слова помимо ее воли слетели с ее губ. Она едва ли сознавала, что превосходит их потому, что они вовсе не такие, как она думала. Так или иначе, он говорил правду. Это вполне соответствовало нравственности этих убогих людишек. Это было столь логичным, что ей вдруг показалось, что она всегда знала об этом.
Весьма странным было упоминание о том, что его мать сказала своему сыну о том, что хранилось в памяти Кетлин. Девушка сразу вспомнила, как три года назад этот мальчишка, пользуясь молчаливым покровительством своей матери, которая находилась рядом, напал на нее с целью запугать и превратить в забитое, бессловесное существо. И какое было удивление, какой был крик и барахтанье ногами от страха, когда она оторвала его от пола и держала высоко в руках, пока вперед не бросилась его разъяренная родительница, выкрикивая угрозы о том, что она собирается сделать с этим «грязным, подлым, маленьким слэном».
И затем неожиданно появился Кир Грей, неумолимый, высокий, властный, и миссис Динсмор раболепствовала перед ним.
— Мадам, на вашем месте я бы и рукой не дотронулся до этого ребенка. Кетлин Лейнтон является собственностью государства, и когда понадобится, будьте уверены, что государство сможет само избавиться от нее. Что же касается вашего сына, то я видел все, что здесь сейчас произошло. Он получил то, что полагается каждому забияке, и я надеюсь, что этот урок пойдет ему на пользу.
Как она была глубоко тронута тем, что он защитил ее! И после этого она поместила Кира Грея в своем сознании в совсем отличную категорию от той, к которой она причисляла другие человеческие существа. И это несмотря на его жестокость, несмотря на все жуткие рассказы о нем. Но теперь она знала правду и то, что он ничего другого не имел в виду, когда говорил, что «государство может само избавиться от нее».
Она сбросила с себя состояние горькой задумчивости и увидела, что город внизу меняет свой облик. Вся его огромная масса оделась в свое вечернее великолепие с мириадами мерцающих огней. Сейчас город казался удивительным, он раскинулся перед нею, как огромный сверкающий бриллиант, как какая-то невообразимая страна зданий, которые грандиозно вздымались к небесам и ярко сияли своим сверкающим великолепием. Как она всегда страстно хотела уйти в этот город и воочию увидеть все то, что так волновало ее воображение. Теперь, конечно, она никогда уже не увидит все это. Она так и не сможет увидеть весь этот мир красоты, попробовать его, насладиться им.
— Й-э-э, — снова раздался нечленораздельный крик Дэви. — Смотри хорошенько и думай, что смотришь в последний раз!
Кетлин задрожала. Она чувствовала, что не в силах больше вынести присутствие этого… этого гнусного мальчишки, ни секунды более. Не произнося ни слова, она повернулась и спустилась вниз, во дворец, в одиночество своей спальни.
Было уже поздно, но сон не приходил.
Кетлин знала, что уже очень поздно, так как уменьшился шумовой фон, создаваемый мыслями снаружи, — люди давно уже были в кроватях…, кроме часовых, гуляк и страдающих бессонницей.
Странно, что она не могла уснуть. По сути, она ощущала облегчение, теперь, когда ей стало известно все… Жизнь изо дня в день была ужасной, ненависть слуг и большинства других человеческих существ была близка к пределу, который она могла вынести. Она, должно быть, все-таки задремала, так как жестокая мысль, которую она уловила откуда-то извне, в искаженном виде превратилась в нереальный сон, который она увидела.
Кетлин беспокойно зашевелилась. Усики слэна (тонкие пряди волос, тускло поблескивающие, как полированное золото, на фоне волос, которые обрамляли ее точеное детское личико) целиком приподнялись над остальными волосами и слабо колыхались, как будто их обвевал слабый ветерок… Слабо, но настойчиво.
Вдруг эти чувствительные антены подцепили угрожающую мысль из мрака окутанного ночью дворца Кира Грея. Кетлин проснулась, дрожа от страха.
В ее мозгу застряла на мгновение мысль — мысль отчетливая, жестокая, мысль, выражающая намерение совершить хладнокровное убийство. Подобно холодному душу, эта мысль полностью прогнала ее сон. А затем она вдруг исчезда, исчезла совершенно, будто ее и вовсе не было. Осталась только смутная неразбериха мысленных образов, которые лились нескончаемым потоком из бесчисленных помещений огромного дворца.
Кетлин лежала очень тихо, и из глубины ее собственного сознания пришло понимание того, что все это означало. Кто-то не хочет ждать до завтра. Кто-то сомневается в том, что над ней совершится казнь. И он намеревается поставить Совет перед свершившимся фактом. Могло быть только одно лицо, достаточно могущественное, чтобы не бояться последствий: Джон Петти, глава секретной полиции, фанатик, ненавидивший слэнов и вместе с этим и ее, ненавидел столь люто, что даже в этой берлоге анти-слэнов его мысли были наиболее яркие и впечатляющие. Убийца, должно быть, из его приспешников.
Она усилием воли успокаивала свои нервы и заставила свой разум начать зондаж все дальше и дальше, до самых крайних пределов ее возможностей. Тянулись секунды, но она продолжала лежать, разыскивая мозг, который хоть на короткое мгновение таил бы в себе угрозу ее жизни. Шепот мыслей извне превратился в рев, который потряс ее сознание. Уже несколько месяцев она обследовала мир неконтролируемых умов. В ее сознании никогда не ослабевала память об их ужасах. Однако реальность была хуже воспоминаний. Неумолимо, почти со взрослой настойчивостью она удерживла себя в этой буре разумов, изо всех сил стараясь по очереди изолировать индивидуальность каждого. Откуда-то внезапно выплыла фраза:
«О, господи, надеюсь, они не обнаружат, что их обманывают. Сегодня — на овощах!». Это, должно быть, жена помощника повара, несчастная богобоязненная женщина, которая жила в постоянном смертельном страхе перед днем, когда будет разоблачено вероломство ее мужа.
