— Его глаза, его глаза, когда я спросил. В этом я был прав.
— Я тебе верю, ты всегда прав. Правда?
— Да, я всегда прав.
— Если тебе не поверить, придется потом выслушивать твое «что я говорил».
Йона улыбнулся.
— Я смотрю, ты меня хорошо знаешь.
— Ты когда-нибудь говорил еще что-нибудь, кроме «я прав»?
— Да. Что я еду в Уллерокер.
— Сейчас? Ты знаешь, что сегодня вечером рождественская вечеринка?
— Разве сегодня?
— Йона, — наставительно сказала Анья. — Праздник для сотрудников, рождественское угощение в Скансене. Ты не забыл?
— Обязательно на него идти? — спросил Йона.
— Обязательно, — отрезала Анья. — И посидишь рядом со мной, правда?
— Если не начнешь приставать после пары рюмок.
— Потерпишь.
— Если хочешь быть ангелочком, позвони в Уллерокер и устрой, чтобы мне было с кем поговорить о Лидии. Тогда можешь делать со мной почти все, что хочешь.
— О-о, уже звоню, — радостно завопила Анья и положила трубку.
Глава 49
Клубок в животе у Йоны почти рассосался. Комиссар переключился на пятую скорость и с шумом помчался по слякоти ведущей в Уппсалу трассы Е-4. Психиатрическая клиника Уллерокер продолжала работать, несмотря на серьезные попытки экономить на принудительном психиатрическом лечении. Это попытки последовали за реформами начала девяностых годов. Огромное количество психически больных людей оказалось перед необходимостью выживать самостоятельно после того, как эти люди провели в больнице всю жизнь. Им предоставили жилье, из которого вскоре вышвырнули — они никогда не платили по счетам, забывали выключать газ и не могли управиться с дверями. Число больных в клиниках сокращалось — и в той же пропорции увеличивалось число бездомных. Последствием новолиберального пути стал глубокий финансовый кризис. У ландстингов вдруг не оказалось средств, чтобы снова отправить всех этих людей под присмотр. В Швеции осталась всего пара действующих психиатрических лечебниц, и Уллерокер была одной из них.
Анья, как всегда, постаралась на славу. Едва Йона вошел, как тут же по взгляду девушки за стойкой регистратуры понял, что его ждут. Она только спросила:
— Йона Линна?
Он кивнул и показал свое полицейское удостоверение.
— Доктор Лангфельдт ждет вас. По лестнице наверх, направо по коридору, первый кабинет.
Йона сказал «спасибо» и стал подниматься по широкой каменной лестнице. Вдалеке слышались шум и крики. Пахло сигаретным дымом, где-то работал телевизор. На окнах решетки. За окнами раскинулся похожий на кладбище парк с прибитыми дождем, почерневшими кустами, поврежденными сыростью шпалерами, на которых вились спутанные растения. Как уныло, подумал Йона. Вряд ли здесь выздоравливают — это место заточения людей. Он поднялся по лестнице и осмотрелся. Слева, за застекленной дверью, тянулся длинный узкий коридор. Йона мельком подумал, что где-то уже видел его, а потом сообразил, что это точная копия коридора в изоляторе тюрьмы Кроноберг. Ряды запертых дверей, висячие металлические ручки. Замочные скважины. Из одной двери вышла пожилая женщина в длинном платье. Она тупо уставилась на него через стекло. Комиссар коротко кивнул ей и открыл дверь, ведущую в другой коридор. Там сильно пахло моющим средством — острый запах, напоминавший хлорку.
Доктор Лангфельдт уже ждал в дверях, когда Йона подошел к его кабинету.
— Это вы из полиции? — задал он риторический вопрос и протянул Йоне широкую мясистую ладонь. Пожатие было удивительно мягким — наверное, самое мягкое пожатие, на какое комиссару случалось отвечать.
Доктор Лангфельдт, не шевельнув бровью, сделал скупой жест и сказал:
— Прошу в мой кабинет.
Кабинет доктора Лангфельдта был необычайно просторным. Тяжелые книжные полки, пестрящие всевозможными обложками, закрывали стены. Никаких украшений — ни картин, ни фотографий. Единственным художественным изображением в кабинете был детский рисунок на двери. Головоногое существо, нарисованное зелеными и синими мелками. Обычно так людей рисуют трехлетние дети. Сразу от лица — с глазами, носом и ртом — тянулись руки и ноги. Толковать рисунок можно было двояко: или что у головоногих нет туловища, или что голова и есть их туловище.
Доктор Лангфельдт подошел к своему столу, почти полностью заваленному кипами бумаг. Он убрал со стула для посетителей старый телефон и снова сделал приглашающий жест. Комиссар истолковал его как предложение сесть.
Доктор посмотрел на него, словно в чем-то сомневаясь; лицо у него было тяжелое и морщинистое. В чертах сквозило что-то безжизненное, словно Лангфельдт страдал параличом лица.
— Спасибо, что уделили мне время, — начал Йона. — Сегодня праздник, и…
— Я знаю, о чем вы хотите спросить, — перебил доктор. — Вам нужна информация о Лидии Эверс, моей пациентке.
Йона открыл было рот, но доктор вскинул руку, не давая ему заговорить.
— Полагаю, вы слышали о врачебной тайне и неразглашении информации о болезни, — продолжал Лангфельдт, — и…
— Я знаю законы, — перебил его комиссар. — Если расследуемое преступление предполагает наказание в два и более года тюремного заключения…
— Да-да-да, — пробормотал Лангфельдт.
Взгляд врача не был ускользающим — он был безжизненным.
— Конечно, я могу вызвать вас на допрос, — мягко заметил комиссар. — В эту самую минуту прокурор готовит требование о заключении Лидии Эверс под стражу. Тогда, конечно, появится и распоряжение насчет истории болезни.
Доктор Лангфельдт побарабанил кончиками пальцев друг о друга и облизал губы.
— Прекрасно, — сказал он. — Я только хочу… — Он помолчал. — Я только хочу гарантий.
— Гарантий?
Лангфельдт кивнул.
— Я хочу, чтобы мое имя не упоминалось.
Йона встретился с ним глазами и понял, что этого безжизненного человека на самом деле переполняет страх.
— Этого я не могу обещать, — жестко сказал он.
— Но я прошу вас?
— Я упрямый, — объяснил Йона.
Доктор откинулся на спинку стула. Углы рта дернулись. За все время, что комиссар сидел перед Лангфельдтом, это был единственный признак того, что доктор нервничает или вообще жив.
— Так что вы хотите знать? — спросил Лангфельдт.
Йона наклонился вперед и сказал:
— Все. Я хочу знать все.
Через час Йона вышел из кабинета доктора. Взглянул на противоположный коридор, но женщины в длинном платье не было. Торопливо спускаясь по каменной лестнице, комиссар заметил, что уже совсем
