медленно поднявшись, взглянул с холодной яростной злобой на прокурора. Маска сорвалась с его лица, но под гневом я увидел другое: под ним прятался страх.
– То, где я находился прошлой ночью, вас не касается. – Он говорил с усилием, тяжело дыша.
Маркхэм ждал, не двигаясь, не спуская глаз с человека перед собой. Это спокойное наблюдение окончательно вывело доктора из себя.
– Как вы вообще смеете врываться сюда со своими презренными инсинуациями? – закричал он. – Его лицо, мертвенно бледное и покрытое пятнами, было чудовищно искажено, руки хватали воздух, все тело тряслось, как в лихорадке. – Убирайтесь отсюда со своими прислужниками. Убирайтесь, пока я не вышвырнул вас вон.
Маркхэм, сам уже рассерженный, собирался ответить, но Ванс взял его за руку.
– Доктор намекает, что нам пора, – сказал он; с непостижимой быстротой он повернул Маркхэма к выходу и вывел его из комнаты.
Когда мы снова сидели в такси, направляясь в клуб, Ванс весело усмехнулся.
– Прелестный образчик. Типичный параноик. Или, вернее, маниакально-депрессивное безумие – периодическое маниакальное возбуждение, сменяющееся периодами абсолютной нормальности. Во всяком случае, это психоз, связанный с угасанием полового инстинкта. Он как раз в таком возрасте. Нервнобольной, вот кто такой этот ваш Гиппократ. Через мгновение он бы на вас набросился… Хорошо, что я подоспел на выручку. Такие ребята не приятнее гремучих змей.
Он покачал головой в притворном недоумении.
– Нет, в самом деле, Маркхэм, – продолжал он, – вам бы следовало получше изучить особенности строения черепа вашего приятеля. Вы заметили широкий прямоугольный лоб этого джентльмена, его неровные брови, выцветшие горящие глаза, оттопыренные уши с тонкими верхними краями и отделенными мочками. Он не глуп, этот Амбруаз, но морально не устойчив…
– Интересно, что он действительно знает, – проговорил недовольно Маркхэм.
– О, что-то он знает, я в этом уверен. И если бы мы тоже это знали, то расследование бы заметно продвинулось. Но то, что он скрывает, каким-то неприятным образом связано с ним. Его благочестие поколеблено. Он отбросил светские манеры, то, как он взорвался, очень ясно показывает на его отношение к нам.
– Да, – согласился Маркхэм. – Этот вопрос о прошлом вечере подействовал, как пороховая петарда. Почему вы предложили задать его?
– Ну, целый ряд обстоятельств – его готовое и явно лживое заявление, что он только что прочитал об убийстве, его неискренние речи о святости профессиональной тайны, осторожное признание в своих отцовских чувствах к девушке, его усиленные попытки вспомнить, когда он видел ее в последний раз – кажется, это особенно показалось мне подозрительным, и, наконец, наблюдения за его физиономией, все это сыграло роль.
– Ну что ж, – признал Маркхэм, – вопрос имел успех… Чувствую, что мне еще придется встретиться с этим почтенным доктором.
– Возможно, – сказал Ванс. – Мы застали его врасплох. Но когда у него будет время обдумать все это и сочинить подходящую историю, он станет чрезмерно болтливым… Во всяком случае, вечер окончен, и до завтра вы можете размышлять о лютиках.
Но в отношении дела Оделл вечер еще не был закончен. Мы вернулись в диванную клуба и не успели усесться в кресла, как мимо угла, где мы сидели, прошел человек и со светской учтивостью поклонился Маркхэму. Маркхэм, к моему удивлению, поднялся, приветствуя его и в то же время указывая на кресло.
– Я хочу еще кое о чем спросить вас, мистер Спотсвуд, – сказал он, – если вы можете уделить мне минутку.
При звуке его имени я стал пристально разглядывать его, так как, признаюсь, был очень заинтересован таинственным спутником девушки в прошлую ночь. Спотсвуд был типичный аристократ Нового Света, прямой, неторопливый в движениях, сдержанный и одетый по моде, но без франтовства. Он был почти шести футов ростом и хорошо сложен, но слегка угловат.
Маркхэм познакомил его с Вансом и со мной и кратко объяснил, что мы работаем с ним вместе по расследованию дела Оделл, и что он счел за лучшее посвятить нас целиком в секрет Спотсвуда. Спотсвуд с сомнением взглянул на него и тут же поклонился в знак согласия с этим решением.
– Я в ваших руках, мистер Маркхэм, – ответил он хорошо поставленным, но несколько высоким голосом, – и, конечно, согласен со всем, что вы найдете приемлемым.
Он повернулся к Вансу с извиняющейся улыбкой.
– Я нахожусь в довольно неприятном положении и, естественно, несколько чувствителен к этому.
– Я, во всяком случае, не моралист, – любезно сообщил ему Ванс. – Мой интерес к этому случаю чисто академический.
Спотсвуд негромко засмеялся.
– Хотел бы я, чтобы моя семья придерживалась такой же точки зрения, но, боюсь, что они не будут так терпеливы к моим слабостям.
– Надо честно сказать вам, мистер Спотсвуд, – вмешался Маркхэм, – что, возможно, мне все-таки придется вас вызвать как свидетеля.
Спотсвуд быстро вскинул глаза, по его лицу пробежала тень, но он ничего не сказал.
– Дело в том, – продолжал Маркхэм, – что мы собираемся произвести арест, и понадобятся ваши показания, чтобы установить, когда мисс Оделл вернулась домой, и доказать, что в квартире уже кто-то был, когда вы ушли. Ее зов на помощь, когда вы ушли, может послужить важным пунктом обвинения.
Спотсвуд, казалось, был напуган мыслью о том, что его отношения с девушкой станут известны всем, и просидел несколько минут молча, с опущенными глазами.
