считал.
– Дженнифер заслуживает справедливости, – замечает Тиллинг. – И чтобы добиться ее, мне понадобится ваша помощь.
Я складываю руки на груди, чтобы скрыть дрожь; ужасная усталость укрывает меня влажным плащом.
– Ничего важного я не скрываю.
– Но ведь что-то скрываете.
На поясе у Тиллинг жужжит телефон, и она не глядя отключает его; взгляд усталых карих глаз прикован ко мне.
– Мы с Дженной ссорились. Я не собираюсь обсуждать причину этого. Мы были женаты долгое время. Я был несчастен и совершил ошибку.
– Мне нужно знать имя этой женщины, – настаивает Тиллинг.
– Нет, не нужно. Она не имеет ко всему этому никакого отношения. Мы были вместе всего один раз, и все было кончено задолго до того, как Дженна узнала об этом случае.
– Дженнифер готова была развестись с вами из-за этой женщины. Мы должны поговорить с ней.
Тиллинг ошибается. Я открываю рот, чтобы поправить ее, но затем снова закрываю его.
– Вы намерены помогать нам? – спрашивает она.
Я пожимаю плечами, поворачиваюсь к машине и берусь за ручку двери.
– Вы не понимаете, – говорит мне в спину Тиллинг; похоже, она разочарована. – Вы ошиблись и продолжаете ошибаться. Все ваши деньги теперь падут на вашу голову.
– А вы? – спрашиваю я, глядя на нее через плечо. – Вы будете спорить со всеми моими деньгами?
– Вы обидели свою жену, Питер, – отвечает Тиллинг. – Я это знаю. Вы должны сказать мне правду, если хотите, чтобы я поняла вас.
Правду. Я открываю дверь и сажусь в салон. Тиллинг стоит снаружи не двигаясь и смотрит на меня через стекло, а Теннис заводит мотор, и машина проползает мимо нее. Правда состоит в том, что я разбил сердце Дженны задолго до того, как изменил ей.
Зима
6
С ночного неба падает мокрый снег и неровно стучит по окнам спальни. Я неподвижно стою в темноте и смотрю на улицу. Конус бледно-желтого света фонаря падает на капот, кузов и боковые панели синего «форда», покрытые льдом; ветер взбивает над крышей машины полосу молочно-белого дыма из выхлопной трубы. Периодически щелкают «дворники». В салоне, наверное, двое полицейских – один дремлет, второй бдит вполглаза. Несколько раз на протяжении недель, прошедших со дня похорон Дженны, полицейские приставляли ко мне «хвост» – по словам моего адвоката, эта тактика в основном была нацелена на то, чтобы запугать меня. Однако сегодня я увидел их в первый раз за последний месяц. Размышляя, намерены ли копы наконец-то арестовать меня, я быстро обдумываю, не следует ли связаться со своим адвокатом, и решаю не суетиться. На часах возле кровати пять сорок утра; вряд ли они пошевелятся до рассвета, если только я не зажгу свет. У меня полно времени.
Несмотря на темень, у меня уходит лишь несколько минут, чтобы привести комнату в порядок. Постельное белье, которое еще вчера было чистым, а сейчас влажное и скомканное, отправляется в мешок для грязного белья, висящий на двери. Я застилаю постель свежевыглаженными простынями, тщательно натягивая их на кровати, а покрывало прячу под подушки. Несколько шагов – и я в ванной. Годы командировок приучили меня удобно упаковывать умывальные принадлежности: зубную щетку сюда, бритву туда. Не включая света, я намыливаю лицо и начинаю бриться на ощупь, чувствуя облегчение из-за того, что, по крайней мере, избавлен от созерцания жалкого зрелища в зеркале.
Закончив умываться, я натягиваю тренировочные штаны поверх «боксеров» и шлепаю вниз по лестнице, волоча за собой мешок с грязным бельем. Все комнаты в доме, за исключением кухни и спальни для гостей, в которой я сплю в последнее время, абсолютно пусты. Когда полицейские наконец убрались, я позвонил в местное отделение благотворительной организации «Сент-Винсент де Пол» и отдал им всю обстановку, уверенный в том, что они возьмут ее. Было достаточно легко купить всю необходимую мне мебель в «Икеа». Теннис предложил мне вообще не возвращаться в этот дом, но я не хотел доставлять удовольствие своим отъездом ни копам, ни соседям.
Кухня находится в задней части дома, так что полицейские не смогут заглянуть в ее окно, если только они не оставили наблюдателя во дворе. Маловероятно – в такую-то погоду. Я зажигаю подсветку бара, включаю кофеварку и наливаю себе стакан сока. Когда кофе готов, я устраиваюсь за кухонным столом и включаю лампу для чтения. Вчерашняя почта лежит рядом с моим ноутбуком. Пришло два письма от фирмы «Кляйн и Кляйн», моего бывшего работодателя. Одно из них содержит требование подтвердить предшествующую «переписку»; во втором – льстивая бессвязная критика со стороны Джоша. Не обращая внимания на предложения, явно написанные юристами, я предполагаю, что оставшаяся часть письма передает его точку зрения. Джош разочарован. Джош обижен. Джош сердит. Джош знает, что я понимаю. И он прав: я понимаю. «Кляйн» не сделали ничего такого, чего бы я сам не сделал.
В следующий понедельник после похорон я надел костюм и отправился на работу пораньше, отчаянно желая как-то отвлечься. У меня ушел час на то, чтобы разобраться с электронной корреспонденцией. Когда я возвращался из туалета, меня поймал за руку Теннис и прижал спиной к колонне в отделе торгов.
– Где ты был? – спросил он. – Я оставил с десяток сообщений на твоем мобильном и в отеле. Они сказали, что ты съехал.
– Журналисты выследили меня в отеле, поэтому я выписался.
– Почему же ты мне не позвонил?
Я пожал плечами. Предшествующие несколько дней меня просто преследовали фотографии и видеозаписи того, как мы уходим с похорон Дженны. Я был слишком смущен, чтобы перезванивать ему.
– Тебе не следует здесь находиться, – заявил Теннис.
– И что же мне делать, Теннис? Сидеть дома?
– Тебе нужно поговорить с кем-нибудь.
– Поговорить? С кем? – спросил я, начиная сердиться. – С безмозглым психотерапевтом в комнатке в Верхнем Вест-Сайде? С типом, который все время будет расспрашивать меня о ночных кошмарах и говорить мне, что плакать не стыдно?
– Питер, – ответил Теннис, сжимая мою руку, – плакать не стыдно.
– Дерьмо все это, – зло сказал я. – Мой отец говорил, что люди делятся на тех, кто делает, и тех, кто не делает.
– Делает – что?
– Просто делает. В этом вся соль.
– Иногда ничего нельзя поделать.
– Врешь, – громко заявил я. – Я могу найти мерзавца, который убил мою жену, и пустить ему пулю в голову.
Пара человек из младшего персонала открыто глазели на нас. Теннис нервно раскачивался на носках. Мы оба знали, что я сброшу его руку, если он не отстанет, и оба знали, что отставать он не собирается. Он искоса глянул поверх моего плеча и нахмурился. В мою сторону через весь отдел шагала Ева Лемонд с мрачным выражением лица.
– Послушай, – быстро сказал Теннис, – держи себя в руках и ничего не подписывай, не посоветовавшись с адвокатом. – Он позорно сбежал к своему столу, отвесив проходящей мимо него Еве глубокий поклон и получив в ответ суровый взгляд.
Ева – женщина моего возраста, ужасно тощая, с хорошей стрижкой, лишенная чувства юмора и такая же искусственная, как любой агент по связям с прессой. Джош нанял ее, чтобы она управляла персоналом, а также делала за него неприятную работу. У меня с Евой всегда были нормальные отношения, поскольку это достаточно разумно, но она и Теннис открыто враждовали.
– Думаю, нам нужно прогуляться, Питер, – заявила Ева.
– Почему бы и нет? – с деланной непринужденностью ответил я. – Только пальто возьму.
Мы прошли вниз по Бродвею до Бэттери-парка. Ева выразила мне свои соболезнования. Она спросила,
