блистают, трепеща, флажки. На доспехах и мечах играет солнце. Мороз и солнце. Кристиану вручают свиток, и он со склоненной головой покидает залу. Ах, берегись, Козлик, король желает, чтобы тот, кто своевольно задержал молодого графа, понес наказанье. Полки, стоящие у Болеслава, должны споспешествовать графу Кристиану.
Итак, на другой день граф добрался до знакомых нам мест. Пиво тем временем вывел свою рать из Шерпипской чащи. Он поджидал конницу, чтобы догнать противника и в случае чего уйти хотя бы без позора. Разыскать его графу не составило труда. Однако слушал капитан небрежно, ему не до разговоров. Лицо у него распухло от мороза, он сильно не в духе; уставясь на гриву своего коня, он пожал плечами.
«Не знаю, не слыхал ничего о немецком графе. Вез ценности? Нет? Тогда отчего вы подозреваете разбойников? Бандиты никогда не вздорили с немцами. Им, окромя денег, ничего не нужно. Они ведь дворяне, но занялись грабежом». Граф не знал, как тут и поступить. Что предпринять? Куда податься? Спешившись, он принялся расхаживать по военному лагерю, очевидно, поджидая, не осенит ли его счастливая мысль. Доверился он господней воле, и доверие это куда как разумно. Хмурый граф бродил по лагерю, приглядываясь ко всем — и вдруг заметил на плечах одного Пивова оборванца плащ, который чем- то привлек его внимание. Плащ знакомого цвета, плащ, прошитый серебряной нитью, которая то пропадает, то появляется снова. Плащ своего сына!
Начали дознание, и обнаружилось, что солдатик поднял плащ на дворе Рогачека.
Граф Кристиан рад, он хочет остаться в полку капитана Пиво. Он твердо надеется вместе с ним настичь шайку разбойников, а потом увидеть и своего любимца. Пиво не произносит в ответ ни слова, ни звука, ни звука.
Сей непревзойденный военачальник страстно мечтал получить дворянство, и никто не злил его больше, чем граф, который путался под ногами солдат, теребил их за пояса, ликуя, что напал на верный след. Честное слово, дворян стоит избирать! Право, истинным дворянином может считаться лишь тот, кого возвышают собственные заслуги и доблести. Взгляните на капитана, сколько в нем достоинства, как пристала бы ему медвежья шкура! А это как раз тот знак отличия, о котором в свое время он попросит короля. Наконец подоспели и долгожданные конники. Двадцать коней и двадцать молокососов, от которых нечего и ждать проку. Пиво был раздосадован.
Глядите на них кому охота, капитан отправился на боковую. Утром следующего дня войско вошло в лес. Пиво продвигался не спеша. Поставили три поста, верховые скакали взад и вперед, туда и обратно, обеспечивая путь пехоте и перенос тяжестей. Не могли же войска продвигаться в глубь леса с пустыми руками, не могли же они снова обречь себя на гибель от жутких холодов и голода?
Увы, предосторожность эта, судя по всему, придется по вкусу и разбойничкам. Смотрите, они крадутся за войском, словно верные тени. А кто-то подобрался совсем близко и наблюдает. Это все тот же Миколаш, Миколаш с просветленным лицом, Миколаш, которого ждет возлюбленная. Как, неужто возлюбленная? О, это непростая история! Маркета и по сей день грустна, до сих пор она горько плачет. Так пусть ее поплачет!
Я распознаю блаженство в ее всхлипах. Бедняжечка, о чем она тужит? Какие ее чаяния не сбылись? Хотела она уйти в монастырь.
Милость божья порой испепеляет нас. Ниспослала она Маркете любовь — о, благодарю за пылающие крыла, за поток дыхания, в котором трепещет ее душа! Благодарю и печалуюсь! У ее любви — оскал владыки преисподней, а в милых губках мелькает звериный клык! Я вижу разверзающуюся бездну, страшные когти терзают ее края. Я слышу посвист, от которого закладывает уши. Несчастная, у тебя за спиной скулит дьявол. Злосчастная невеста ни жива ни мертва, она еле дышит, но страх пробуждает ее сладострастие. Блаженство и безнадежность дрожат в ее душе, как дети в темном подземелье.
Драгоценные государи мои, вы догадываетесь уже, каковы Маркетины ночи? Она омерзительна самой себе, она гнушается своего тела, своей грешной плоти, своих рук и ног, и чресел, обнимающих дьявольского любовника. Она винит свою душу за слабость, винит за то, что окунается она в наслаждение, как солнце в море.
Послушайте теперь краткий рассказ о ее нраве и рассудите дело по-своему.
Жила Маркета в Оборжиште у отца своего Лазара, отличавшегося нравом неустойчивым и вертким. Дурные примеры слишком заразительны. И случилось так, что когда Маркета должна была появиться на свет, отец ее впервые устроил засаду на повороте большака. Черт знает, кого он тогда обобрал, добыл-то всего лишь несколько грошиков, — овцу на них не купишь. Но решка одной денежки была отшлифована и вместо королевского изображения на серебре были выбиты два слова:
Люди склонны соотносить случайности, диковинные и странные, с домашними происшествиями. Лазар опасался, что дан ему знак делать добро для малых сих. Был он обременен многими грехами, а потому, когда родилась у него дочь, обещал ее богу.
Росла Маркета белокурой красавицей, и берег ее Лазар пуще глаза. Братья были приветливы с ней и не сказывали того, что могло бы ее огорчить. А дитя мечтало о монастыре. Холмы вокруг Оборжиште окаймлены перелесками — вот, погляди, пышная дуброва, которая подымается, вьется по-над дорогой, уводящей вдаль. Маркета была свободна от всяких работ. Училась читать. Ведала ли она тогда, что такое слезы, мы не знаем. Она была очень счастлива. Лицо, опаленное солнцем, осунулось от частых постов. Она ходила, будто порхая, и если бы вы видели ее походку, то заметили бы, как она грациозна. Подле алчного старца, скорее трусливого плута, чем захватчика, рядом с воровскими его проделками ее очарованность оставалась ничем не омраченной. В своем развитии она далеко опередила всех, взрослая без особых смятений, и если все же доводилось ей исполнять то или иное поручение, то для каждого было очевидно, насколько непохожа она на отца и на своих братьев. Она была набожна и кротка сердцем. Волею божией однажды дано было ей прозреть. Увидела она подлое отцовское ремесло.
И охватила ее тоска. Заплакала, и никто не мог ее утешить. День тот и это ее прозрение оставили свою мету. Ах, горе сокрушило ее. Не могла она отречься от своего отца, не могла расторгнуть узы, что выдерживают злобу, вероломство и злодейства. Она была Лазарова. Она утишала свою кровь, но где тут унять — ее валы то накатывали на сердце, то били в лицо. Порой она молилась, и бог внушал ей то благочестие, которое не чванится, расхаживая по освещенной солнцем стороне, а ищет тени.
«Будь во веки веков благословен, великий боже, за то, что вселяешь надежду, когда беда еще не ушла. Как гончар, разбиваешь ты души и снова вылепливаешь их! Неведомы мне твои умыслы, но любовь твоя идет наперекор твоему правосудию. Ты потрясешь Оборжиште. Ты сделаешь так, чтоб отец мой и братья обратились ка путь истинный. Ты удостоишь недостойную служанку твою милости, дабы прожила она жизнь и приняла смерть, как будет тебе угодно. Дай только силы, чтобы я, без вины виноватая, взяла на себя часть греха. Выя греха прочнее выи звериной, надели же меня твердостию, дабы я чуралась порока, ниспошли мне достойную смерть, чтобы была она легка, как слеза грешника, как единственная слеза раскаяния».
Несчастная Маркета! Не кощунство ли такая молитва? Вы слышите, как заносчива просительница? Бедное дитя, она сама себе уготовляет падение.
Как видно, была Маркета благочестивой и грешницей, и это чувствуется даже в ее молитве. Такая уж уродилась, не хуже, не лучше, ибо, как поется в рождественских песнопениях, «человечьи слабости могучи».
В тот памятный день, когда граф Кристиан с войском капитана Пиво приближался к лагерю разбойников, в сокрушающий мороз воротился Миколаш из засады, и хотя новости у него были важные, все-таки наведался он сперва к Маркете — сказать, что между деревьями видел Лазара и двух его сыновей.
Маркета задрожала. Боже милостивый, подступает то, чего она больше всего боялась, подступает смерть, которую она сама призывала.
Бедняжка! Я не вижу ничего в ее душе, что готово было бы к нежданному пришествию смертного часа. Какое потрясение ожидает ее!
Все последнее время, живя в лагере, Маркета неотступно думала о Лазаре и своих братьях. Она верила, что после грозного Миколашева набега никто из них не умер, ибо так, умаляя вину ее дружка, подсказывало ей сердце. Она слишком хорошо знала повадки отца и легко представляла себе, как его люди спешат покинуть Оборжиште, как они таскаются по соседям, твердя, что наказание — не только от короля и
