властей предержащих, но и от бога. Знала она, как окажет себя их трусость, и рассудила, что они притащатся, как только исход битвы будет наполовину определен.
И теперь, услышав весть об их появлении, она переменилась в лице. То был срок, положенный ею самой себе, и долее не смела она медлить с высвобождением бессмертной души из грешного тела, из столпа плоти, содрогающейся в истоме любовного сладострастья.
Не успел Миколаш повернуться и уйти, удрученная невеста схватила кинжал и вонзила его себе в грудь. Ах, чудится ей, что она умирает, что приходит конец и ее надеждам, ибо пылкие желания даже в смертный час не оставляют это заблудшее дитя.
Увы, желания слишком земные! Но ведь бог судит о человеческих поступках иначе, чем это доступно нашему уму и сердцу! А господь наш постановил жить Маркете дальше; более того, он ясно изъявил свою волю и склонность оказывать таким бедняжкам большую милость, чем тем безумицам, у которых от стояния в костелах скрежещут колени и отсыревает нос.
И стало так, что Маркета пронзила себе грудь, чуть не задев легкие. Еще немножко — и умерла бы, не сойдя с места. Да к чему говорить об опасностях, коли барышня дышит? Какие бы ужасы ей ни мерещились, она поправится.
Миколаш, видя свою подружку окровавленной, взмахнув мечом, бросает коней — пусть себе скачут! Он опускается на колени перед раненой, и вырывается у него такой вопль, что весь лагерь — на ногах. Разбойники столпились вокруг, а барышня — в обмороке. Тут у Миколаша развязывается язык, и любовь вкладывает в его уста ласковые слова.
Разбойнички посмеиваются, ибо рана — пустяковая, да и Маркета уже открыла глаза. И оглядывается на Козлика, уже розовеет от Миколашевых ласк. Он целует ее в губы. Только Козлику все это некстати — зряшная трата времени!
«За дело, за дело! За работу! Королевское войско все ближе!»
Козлик надумал возвести кое-какие укрепления. Выбрал труднодоступное место в чаще, где нет дорог. По воротам Рогачека неприятель мог ударить тараном, но в Шерпинский лес таран не доставишь.
Маркета ранена? Пха! Это ли забота для пана Козлика? И он зовет Миколаша.
«Миколаш, бери свежего коня и десяток всадников, отправляйтесь и перебейте капитанову стражу!»
Возлюбленный оставляет Маркету на снегу и даже не оборачивается. Тем временем разбойники укрепляют лагерь, валят деревья, устраивают засеки, роют рвы, перекидывают снег и точат стрелы, втыкая их на уровне конского брюха. Маркета поднимается. Смотри-ка, вот как она отдает должное разбойничьим нравам! По снегу за ней тянутся кровавые следы. Из раны сочится кровь — вы только взгляните на девицу, запятнавшую себя позором! Да плачет ли она? Плачет!
К черту! Развеем раз и навсегда сомнения в ее невинности. Она — девка Миколаша, она исступленно кусает его плечо, до крови ранит разбойничью глотку, извивается на снегу в неистовстве сладострастья. Ничего не попишешь, была она когда-то скромницей, но с некоторых пор все переменилось. Вышла из нее возлюбленная роскошнее, чем твердит молва, ибо на ее пурпурном плаще, в который страсть облекает любовниц, подкладка из отринутой лазури. И в этом есть свой смысл, своя щемящая душу красота.
В нынешние времена любовь и страсти убоги. Из нашей гортани вырываются лишь стоны, мы скулим и воем, терзаемые похотью, вгрызаемся в нее зубами, а что от этой вспышки останется назавтра? Признаемся друг другу, что в самую полночь прикрыли веки и лежали с постной физиономией. А в конце концов все станет обыденным, и мы будем дрыхнуть, как колоды. А Маркета? Страх ее — это самая сердцевина ядра. Это душа любви! Бедняжка прошла через весь лагерь, разыскивая Александру. И повстречалась с ней возле рва, который Козликовы разбойники углубляли, делая западню для королевского войска. Александра и ее дружок Кристиан носят хворост. Они на верху блаженства и улыбаются. И вы, благородные господа, можете мне поверить, что перемену эту произвела любовь. Это она — изначальная причина всех родов счастья. Они разговаривали на языке любви, а поэтому ни в каком другом не нуждались. Таскали хвою, словно поденщики, да что для влюбленных день каторжного труда? Они были счастливы, занимаясь этой работой. Шагали рядом и удалялись от ям в лес, как удаляются в рай. Тут вновь пришедшая окликнула Александру, и та вздрогнула от испуга.
«Александра, — спросила Маркета, — чем вы тут занимаетесь?» — Маркета произнесла еще несколько слов, которые мы произносим вполне безразлично, так только, на ветер, — и не пожаловалась на свою судьбу. Да что скажешь счастливцам, предающимся любви с такой разумностью? Маркете мнилось, что бог дал ей эту пару в союзники, и она льнула к ним, видя сходство их положения, она попыталась поговорить с ними, но — увы! Александра и Кристиан, как панцирем, оградились от нее, захваченные своим чувством. О, созданья, столь нестерпимо счастливые! Тоска Маркеты не знает предела. Хоть бы словечко о нем, хотя бы одно словечко! У нее цепенеет язык и голова кружится. Она устремляется в объятия смерти и теряет сознание.
Драгоценные мои господа, рана Маркеты не такая уж пустячная. Кинжал чуть не задел легкие, и вы вот сочувствуете ей, а разбойничкам наплевать, они насмехаются, и любо братьям и сестрицам подтрунивать друг над другом. Лагерь торопится, поспешает. И славно ему жить, ссориться, исполнять звериные прихоти и льстить себя надеждой на победу; глядите-ка — вон розетки самодовольных улыбок на бородатых мордах.
В тот день внезапно началась ростепель, снег размяк, превратясь в отвратительную кашицу, и прилипал к копытам. Пошел дождь; право, погодка словно нарочно подгадала для перехода по лесному бездорожью. Повозки проваливаются в снег и скользят, лошади падают одна за другой, солдаты ропщут. А как вы думаете, можно ли с восторгом преследовать врага, ежели мы закоченели и промокли до костей? Что же движет королевскими полками?
Жажда славы.
Ну, ладно, вдохнем в них немного доблести, когда бурлят котлы, трубят тревогу горны, когда потаскушки, прикрыв ладонью рот, поглядывают в окна, когда взблескивают синеватые мечи пред их повелителем, когда звякают пряжки на роскошных доспехах. Когда они движутся по пространству безжизненного города и ветер, поднятый их спешным шагом и скоком несчетных конских копыт, развевает ленты и колышет их плюмажи! Королевские солдаты не ударят лицом в грязь! Приличествует им показаться в замках и с окровавленной головою; они любят добычу и высокие чины, которых им наверняка не видать; это храбрые вояки, однако — ради всего святого — в подходящий момент. Пусть пропадет у вас охота болтать о ратной славе, когда полк стяжает лавры, утопая в грязи, и одиннадцать с лишком дней, обморозив морды, рыщет в поисках шайки разбойников, не убив покамест ни одного? А пожива? Пха, вы полагаете, что этот прохвост Козлик таскает за собой свои клады? Пошли вы куда подальше! Обидно пускать добродушных солдат на этих отчаянных повес — вот увидите, сколько прекрасных жизней погубят они в бою, ведь для разбойников, как ни верти, речь идет о жизни и смерти, и, даже раненые, они будут биться, словно дикие кабаны. А те, кого вы возьмете в плен? Пха, о них и говорить нечего!
Старый граф Кристиан ехал рядом с капитаном Пиво и подбадривал его. Это было невыразимо противно. Пиво, дорогой мой толстячок, едва понимает пятое через десятое; солдатики идут по лесу, будто козочки по мосткам, а вы еще хотите, чтоб он отвечал учтиво. Еще чего! Неужто он станет кланяться этому заморышу на тощей кляче? Похоже, что это бедный родственник, который в просветах меж двумя вспышками чахотки выпросил у дядюшки рекомендательное письмо и с тех пор не кажет к нему глаз. Тысяча чертей! Да если нам удастся заполучить его поскребыша, будет он кланяться нам и благодарить тоненьким голоском, да так умильно, что конь сядет па задницу. Станет настойчиво приглашать в Саксонию и одарит нас подковой, которая якобы приносит счастье. Этот никогда не сойдется ни с одним из тех, от кого капитану могла быть какая ни то корысть. А его признательность? Петушиное пение! Черт его побери! Пиво гримасничает, как озорник-мальчишка у вас за спиной, и, словно озорник, лопочет «не-не-не — ня-ня-ня». Он издевается над графом — прямо срам да и только.
Они выехали на край оврага, и капитан остановил войско: не хочет он спускаться в ущелье, ибо разбойники уже близко.
Два ветра — ветер студеный и ветер теплый — гонят друг против друга две стаи туч: небосвод расколот надвое, и от этих столкновений на землю валит снег и льет проливень. Глянь-ка, вон тень от дождя, исполосованная косым полусветом, а вон чрево снежного сугроба, что разворотила вьюга. И в это мгновение с небывалой силой вздымается ветер, копья накренились, войско клонится, войско придерживает
