– Это одно и то же. Удивительно то, что различия малые, Данглар, очень малые. Расстояния между ранами меняются, но чуть-чуть. Взгляните. Общая длина линии, на которой расположены раны, никогда не превышает шестнадцати и девяти десятых сантиметра. Так было с убийством Лизы Отан, в котором – я считаю это доказанным – судья использовал вилы: общая длина – шестнадцать и девять десятых сантиметра, четыре и семь десятых между первым и вторым отверстиями и пять сантиметров между вторым и третьим. А вот другие случаи. Номер четыре – Жюльен Субиз, убит ножом: расстояния пять и четыре десятых и четыре и восемь десятых сантиметра на линии в десять и восемь десятых сантиметра. Номер восемь – Жанна Лессар, шило: расстояния четыре и пять десятых и четыре и восемь десятых сантиметра на линии в шестнадцать и две десятых сантиметра.
Самый большой разлет имеют раны, нанесенные шилом или отверткой, самый маленький – раны, нанесенные ножом с тонким лезвием. Но общая длина линии никогда не превышает шестнадцати и девяти десятых сантиметра. Как вы это объясните, Данглар? Восемь разных убийств, в каждом три удара в линию, длиной не больше шестнадцати и девяти десятых сантиметра? С каких пор при ударах в живот используется математическая линейка? Данглар нахмурился.
– Что касается отклонений от линии вверх или вниз, – продолжал Адамберг, – то они совсем мизерные: не более четырех миллиметров, если использовался нож, еще меньше в случае с шилом. Максимальная ширина линии, то есть размер ран по перпендикуляру к связующей их прямой, – девять миллиметров. Не больше. Таким был диаметр отверстий на теле Лизы. Как вы это объясните? Правило? Кодекс убийц? Все виновные были пьяны в стельку, у них дрожали руки. А амнезия? Но ни один из них не осмелился выйти за эти пределы – шестнадцать и девять десятых сантиметра и девять миллиметров? Что за чудо такое, Данглар?
Данглар быстро соображал и соглашался с аргументами комиссара, но не понимал, как разные раны могут быть нанесены одним орудием.
– Вы представляете себе вилы? – спросил Адамберг, сделав набросок. – Вот ручка, вот поперечная усиленная перекладина, вот зубья. Ручка и перекладина остаются, а зубья меняются. Понимаете, Данглар? Зубья меняются. Разумеется, в рамках размеров поперечной перекладины – шестнадцать и девять десятых сантиметра в длину и девять миллиметров в ширину.
– Хотите сказать, он каждый раз берет три колющих предмета и приваривает их на время к поперечине заместо зубьев?
– Именно так, капитан. Он не может поменять орудие, оно для него как фетиш, это свидетельствует о его патологии. Убийце необходимо, чтобы орудие было одним и тем же, ручка и перекладина – его душа и разум. Но из соображений безопасности судья каждый раз меняет зубья.
– Сварка – дело не простое.
– Вы не правы, Данглар, кроме того, даже если сварка не профессиональная, орудие убийства используется всего раз, им наносят удар сверху вниз.
– Вы считаете, что для каждого убийства преступник готовил четыре одинаковых ножа или шила: три лезвия он крепил к вилам, а одно клал в карман козлу отпущения.
– Именно так, и согласитесь – тут нет ничего сложного. Каждый раз орудие убийства было самым обычным, и притом новым. Совершенно новая вещь в руке у бродяги – это, по-вашему, правдоподобно?
Данглар поглаживал себя по подбородку.
– В случае с Лизой он действовал иначе. Убил девушку вилами, а потом воткнул шило в каждую рану. Та же схема в убийстве номер четыре, там обвинили подростка, и тоже в деревне. Судья, вероятно, рассудил, что следователь начнет выяснять, откуда у подростка новый инструмент, зайдет в тупик и заподозрит инсценировку. Он использовал старое шило и запутал следы.
– Правдоподобно, – признал Данглар.
– Да, но главное – это совпадение в деталях. Тот же человек, то же орудие. Я проверял. Когда судья переехал, я осмотрел каждый сантиметр в его владениях. Все инструменты остались в сарае – кроме вил. Он забрал драгоценную вещь с собой.
– Если все так очевидно, почему правда до сих пор не доказана? За четырнадцать лет вашей охоты?
– По четырем причинам, Данглар. Во-первых – уж простите, – потому, что каждый рассуждал, как вы: разные орудия убийства, разный характер ран, следовательно, убийцы тоже разные. Во-вторых, территориальная разобщенность следователей, отсутствие межрегиональных связей, сами знаете. В- третьих, каждый раз на блюдечке преподносился идеальный убийца. И в-четвертых, помните, каким могущественным человеком был судья, почти неприкосновенным.
– Да, но почему вы не выступили, составив обвинительное заключение?
Адамберг коротко и печально улыбнулся.
– Из-за всеобщего недоверия. Любой судья немедленно узнавал о моей личной заинтересованности, и мои обвинения выглядели навязчивой идеей. Окружающие были убеждены, что я способен на все, лишь бы обелить Рафаэля. Вы поступили бы иначе? Моя теория разбивалась о могущество судьи. Меня никогда не выслушивали до конца. «Признайте раз и навсегда, Адамберг, что эту девушку убил ваш брат. Не зря же он исчез». Я жил под угрозой суда за диффамацию.
– Тупик, – резюмировал Данглар.
– Неужели, капитан? Вы понимаете, что до Лизы судья убил пятерых человек и двоих после нее. Восемь убийств за тридцать четыре года. Это не работа серийного убийцы, а дело всей жизни, целая программа. Я вычислил первые пять преступлений благодаря архивам, но мог найти не все. Потом я шел за ним по пятам и следил за новостями. Фюльжанс знал, что я не смирился. Из-за меня он постоянно убегал, ускользал как змей. Но дело не кончено, Данглар. Фюльжанс вылез из могилы и убил в девятый раз в Шильтигеме. Это его рука, я знаю. Три удара в линию. Я должен съездить туда, проверить замеры, но уверен – длина линии не будет превышать шестнадцати и девяти десятых сантиметра. Шило было новым. Задержанный – бездомный алкоголик, потерявший память. Все сходится.
– И все-таки, – поморщился Данглар, – вместе с Шильтигемом мы имеем серию убийств, растянувшуюся на пятьдесят четыре года. Ничего подобного нет в анналах криминалистики.
– Трезубец – это тоже нечто невиданное. Исчадье ада. Чудовище. Не знаю, как вас убедить. Вы ведь его не знали.
