– Арестов?
– Шрамов.
– Четыре.
– А у меня семь. Не родился еще полицейский, который побьет меня по этому показателю. – Трабельман снова рассмеялся. – Детские воспоминания, комиссар?
Адамберг улыбнулся и кивнул на сумку:
– Все здесь. Вот только я не уверен, что они вам понравятся.
– Выслушать вас я все-таки могу, – ответил майор, открывая дверцу машины. – Я всегда любил сказки.
– Даже страшные?
– А разве бывают другие? – спросил Трабельман, трогаясь с места. – Волк в «Красной Шапочке», убийство детей в «Белоснежке», великан в «Мальчике-с-пальчик».
Он остановился на красный свет и снова хмыкнул.
– Убийства, повсюду убийства, – бросил он. – А Синяя Борода – отчаянный серийный убийца. Больше всего в этой сказочке мне всегда нравилось чертово несмываемое пятно крови на ключе. Его отмывали и счищали, а оно проступало как доказательство вины. Я часто о нем вспоминаю, когда упускаю преступника. Тогда я говорю себе: давай, малыш, беги, пятно вернется, и я тебя найду. У вас не так?
– История, которую я привез, чем-то похожа на сказку о Синей Бороде. В ней есть три пятна крови, их стирают, а они все время возвращаются. Но только для того, кто хочет их увидеть, как в сказках.
– Я должен проехать через Райхштет, забрать одного из моих бригадиров, так что нам придется покататься. Может, начнете рассказывать? Жил-был человек…
– Он жил один, в своих владениях, с двумя собаками, – сказал Адамберг.
– Хорошее начало, комиссар, мне нравится, – в четвертый раз хохотнул Трабельман.
Припарковавшись на маленькой стоянке Райхштета, майор заговорил серьезно:
– В вашей истории много убедительного, не стану спорить. Но если молодую Винд убил ваш человек – я говорю «если», – получается, что он уже полвека гуляет по свету со своим трезубцем-трансформером. Отдаете себе в этом отчет? Сколько ему было лет, когда он начал, ваш судья – Синяя Борода? В младших классах?
Слова другие, но смысл возражений тот же.
– Да нет.
– Итак, комиссар, в каком году он родился?
– Не знаю, – решил уклониться Адамберг, – и мне ничего не известно о его семье.
– Получается, он далеко не мальчик, правда? Между семьюдесятью и восемьюдесятью, так?
– Да.
– Мне не стоит напоминать вам, какая нужна сила, чтобы нейтрализовать взрослого человека и убить его тремя ударами шила?
– Вилы увеличивают силу удара.
– Но потом убийца оттащил свою жертву и ее велосипед в поле, за десяток метров от дороги, причем ему пришлось миновать дренажную яму и взобраться на насыпь. Представляете, как тяжело тащить неподвижное тело? Элизабет Винд весила шестьдесят два килограмма.
– Когда я видел его в последний раз, он был немолод, но от него исходила сила. Это правда, Трабельман. Рост – метр восемьдесят пять, ощущение мощи и энергии.
– Вот именно – «ощущение», комиссар, – сказал Трабельман, открывая заднюю дверцу и коротко, по- военному, здороваясь с бригадиром. – И когда же это случилось?
– Мне было двадцать.
– Мне смешно это слышать, Адамберг, просто смешно. Я могу так к вам обращаться?
– Прошу вас.
– Мы поедем прямо в Шильтигем, минуя Страсбург. Тем хуже для собора. Полагаю, вы не сильно расстроитесь?
– Сегодня мне это безразлично.
– А мне – так и всегда. Древности меня не впечатляют. Я его раз сто видел, но не люблю.
– А что вы любите, Трабельман?
– Жену, детей, работу.
Как все просто.
– И сказки. Обожаю сказки.
Это уже сложнее, поправил себя Адамберг.
– Но сказки – это тоже древность, – заметил он. – Да, и подревнее вашего типа. Но продолжайте.
– Мы можем сначала заехать в морг?
