Нечеловек

назад. Максим, словно паровоз, встал на страшные рельсы и разогнался настолько, что даже если сейчас дернуть стоп-кран, то тормозной путь будет длинным и усеянным трупами.

Вячеслав Андреевич решил не попадать в число этих трупов. Он ведь вырастил его. Кем бы ни был наш ребенок, мы любим его. Все равно любим. Жить дядя Слава уже не хотел, но еще больше он не хотел, чтобы его убил Максим. А то, что Макс захочет его убить, – это наверняка. Старик решил сам уйти из жизни. Письмо для приемного сына Вячеслав Андреевич написал еще пару дней назад, когда еще не совсем было понятно, что да как. Он хотел отправить его по почте, но положение исправила Анжела, и дядя Слава отдал его ей (для Макса, разумеется). А сейчас он набросал небольшое письмецо – мол, никого не вините и так далее, и тому подобное. Оставит записку, наденет парадный костюм и кинется в объятия к милой Машеньке. Этот проклятый всеми богами террорист сельского разлива выстрелил тогда и в него. «Только вот Машенька раньше ушла. Ничего, я тебя догоню. Я не стану дожидаться, пока меня опухоль доконает. Сейчас, Машенька, сейчас. Вот только трубочку еще одну, последнюю, выкурю – и к тебе».

Вячеслав Андреевич вычистил трубку и начал забивать ее табаком. Медленно. Ведь это была его последняя трубка на этом свете.

Сел у окна, затянулся. Вроде ничего не забыл. Поставил телевизор на таймер включения, не забыв врубить полную громкость, – этого соседи не потерпят. Оставил открытой входную дверь. Соседи хоть добрым словом вспомнят. Мол, предупредил Вячеслав Андреевич, не дал трупным ядам въесться в стены родного дома.

Докурил. Выбил трубку. Продул и положил в нагрудный карман серого пиджака в елочку. Мало ли, может, и на том свете сгодится.

Поправил пиджак. Застегнул пуговицу. Проверил, нет ли двойной стрелки на брюках (он проверял это уже в третий раз). Он делал все последовательно, будто шел знакомой дорогой, шаг за шагом. На каждый шаг тратилось времени ровно столько же, сколько на предыдущий.

Встал на стул. Надел петлю на шею и шагнул навстречу яркому свету в конце туннеля, в объятия Машеньки.

* * *

Анжела дождалась, когда захлопнется входная дверь, и вышла из спальни. Она плакала. Если он колдун, почему не убил прямо сейчас? Почему?! Не выбросил в окно, не придавил шкафом? Да он что угодно мог сделать с ней. Но не сделал. Либо потому, что не умеет, либо потому, что любит. Оба варианта ее устраивали, но не настолько, чтобы вернуться к нему. Анжела помнила слова Вячеслава Андреевича.

– Посмотри, – сказал старик, – есть ли перемены в его обличье. Они, когда используют свою Силу, стареют быстрее.

Вот Анжела первым делом и взглянула на лицо Максима. Он постарел лет на двадцать.

Все эти дни, пока он был в Москве, Анжела много думала. Фотографии вполне могли быть фотомонтажом. Вполне. Уж очень много народа желало им вреда.

Элла – тварь, всем и всегда желала зла. Злобный хорек Игорек (как его называл Максим) – та еще сволочь. Теперь она понимала, что он буквально рвался наверх, грезил креслом управляющего. Девушка- тайна Леся Чалова (сейчас Анжела была просто уверена в этом) дружила с ней только из-за каких-то своих целей. Возможно, тоже это проклятое кресло, а может, и чувства к Максиму. Владлен… Максим прилюдно врезал ему по морде. Неужели это не повод отомстить ему? Ну и, в конце концов, сам Олег. Ведь он все эти годы любил ее. Не повод ли это? Анжела винила всех, но Макса – больше остальных.

Она заплакала. Так привыкла к Олегу за эти несколько дней – будто это с ним она прожила три года, а не с Максимом. А теперь его нет. Нет! Максим убил его.

Когда она вчера узнала, что Олег погиб от несчастного случая, она не поверила своим ушам. Долго сидела на софе, которая стала родной, и смотрела в пустоту, мимо штанг и гантелей. Потом решила, что без Олега не сможет здесь находиться, и ушла. Походила по улицам, не зная, куда податься. Проходя мимо дома Вячеслава Андреевича, решилась зайти.

Он рассказал ей о своих догадках, о причастности Максима к смертям своих родителей и бабушки. Анжела рассказала Вячеславу Андреевичу о гибели людей, обманувших маму, о Вере Михайловне и об Олеге.

– Да, – сказал крестный Максима, – это вполне в его духе.

Максим – опасный человек. Вот только человек ли?

Анжела пошла к родителям и всю ночь проплакала. То по Олегу, то просто от страха. Она очень боялась Максима. Очень.

* * *

Максим вышел из подъезда, посмотрел по сторонам. В соседнем дворе стояла беседка. Он направился к ней. Уселся. Вытер мокрое от слез лицо и достал конверт. Покрутил его перед глазами. Ничего. Ни подписи, ни печати. Открыл его и вынул исписанный лист. Он сразу узнал почерк крестного. Начал читать, все больше хмурясь.

Привет, сынок. Когда ты будешь читать это письмо, я, скорее всего, уже буду далеко, со своей Машенькой.

«Старик влюбился, что ли, на старости лет?»

Я многое хотел тебе рассказать, но как-то не решался. Когда ты не пришел за таблетками, я понял, что время настало (оно когда-нибудь должно было настать).

Начну с того, что я никакой тебе не крестный. Ты наверняка и сам уже понял это. Более того – я и в глаза не видел твоих родителей. Я тогда работал в городском детском доме. Как-то утром тебя привезли милиционеры. На вопрос, что с тобой случилось, они ответили, мол, родители погибли в автокатастрофе. А бабушка, у которой ты остался, сошла с ума. Она пыталась утопить тебя в тазике с водой, но безрезультатно. Потом сама залезла в печь и легла лицом в пламя. Вот и вся жуткая история о твоих родственниках.

Теперь о твоей болезни. Когда ты к нам попал, ты не выявлял никаких признаков психического расстройства. Как будто милиционеры тебя просто взяли и увезли из дома. Ты все время спрашивал, когда тебя заберет мама. И ни слова об отце либо бабушке. Вот тут-то я и решил, что именно так и проявляется твое психическое расстройство. Я решил тебе помочь. Дело в том, что я тогда работал над диссертацией «Стирание плохих воспоминаний». Я все знал об этом. И еще нам с тобой повезло тогда. Израильские ученые уже год как опробовали на людях таблетки для стирания ненужных воспоминаний. И надо признать, успешно.

Вкратце об этих таблетках (чтобы ты не подумал, что тебя хотели отравить). Каждый участок памяти подвержен процессу созревания… Ладно, я чуть не начал переписывать диссертацию. В общем, если проще, то эти плохие воспоминания мы берем и стираем, будто ластиком – неудачный штрих карандаша. Одна проблема – воспоминания разложены… ну, скажем, по папкам. И вот плохие воспоминания о том, как погибли твои родители, вполне возможно, могли находиться в одной папке с воспоминаниями о прекрасном дне рождения, когда тебе дарят велосипед. И что делают эти таблетки? Они не имеют доступа в каждую конкретную папку и поэтому стирают ее полностью. Ты не помнишь о смерти мамы с папой, но так же ты и не помнишь, откуда у тебя взялся зеленый велик. Ну, и так далее.

Была еще одна проблема. Полностью воспоминания не стираются, «окно» может открыться. Например, твой нос учует запах праздничного пирога. В твоем мозгу выстраивается ассоциативная цепочка, и ты вспоминаешь день рождения и полученный тогда подарок. И, конечно же, ты понимаешь, что раз день рождения и смерть родителей находились в одной папке, то ты без труда вспомнишь и это. Поэтому ты и принимал таблетки каждый день. Нет, не те, которые стерли папки. Эти таблетки были меньшей дозировки. Я не силен в фармакологии, но я знал: их миссия – блокировать возможность открывания этих «окон».

У тебя возник резонный вопрос: откуда я их взял? Я тебе отвечу. У меня был однокурсник, смышленый малый Лева Лейнер. Во времена перестройки эмигрировал в Израиль. Так вот, он и был в числе тех израильских ученых. Дальше, я думаю, тебе понятно.

Теперь об опасности твоих способностей для человечества (не думал, что напишу это без улыбки; тем не менее мне не смешно). Когда мы уже жили вместе, я решил копнуть твое прошлое. По отцовской линии я ничего не нашел, кроме того, что дед твоего отца был пламенным революционером и его расстреляли в тридцать шестом году. Семья автоматически стала врагами народа и была отправлена в Азию. То, что касается каких-нибудь паранормальных явлений, – ничего. А вот по маминой линии я сразу же