людям и, более того, включение этого элемента в состав имен собственных (помимо только что названных имен людей, ср. Spэпta Armaiti, Spэnto Mainyus). В этом отношении иранская ситуация очень напоминает славянскую (ср., с одной стороны, *svet- & *bog — [ср. *svetъjь Boze в обращениях] — *svet- & сьlоvek-, а с другой, *Svetovitъ [бог] — *Svetoslavъ [человек]). Особенно показательно, что целый класс божеств может обозначаться как «святые» (spэnta-) — Amэsa Spэnta, букв, 'бессмертные святые', группа из шести (или семи) божеств, выступающих как единство, как некая целокупность (Geiger 1916; Colpe 1973; ср. Амшаспанд в среднеперсидский период). Подобная связь бессмертия и святости и само понимание святости как формы бессмертия, обеспечиваемого целостностью и возрастанием жизненной силы, также близки русской духовной традиции, где эта тема получила отражение уже в ранних текстах [347].
И еще одну важную особенность, связанную с элементом spэnta-, фиксируют тексты, составляющие Авесту. Речь идет о круге слов, определяемых этим эпитетом. В связи с параллелями из других индоевропейских языков, в частности, славянских, уместно подчеркнуть два типа сочетаний, в которые входит spэnta-.
Первый тип определяется обозначением «святого огня» — spэnta- & at(a)r- /a?r — (ср. atrэm spэnistэm yazamaide [Y. 17, 11] «мы почитаем святейший огонь», имеется в виду один из пяти видов огня), ср. выше точные параллели в виде осет. fs?end–art (возможно, скифск. ??????????), с. — хорв. света ватра (может быть, алб. shen–vater «святой очаг», где vater из иранск. atr-), не говоря о менее полных совпадениях в этой формуле.
В связи с этими иранскими фактами напрашивается ряд славянских и балтийских аналогий — языковых и ритуальных, — имеющих расширительный характер. Приведенный несколько выше фрагмент corэt spэnca asрэпса (Y. 45, 9), где corэt- объясняется как 3. Sg. Inj. Aor. Act. от kar — «делать», «творить», естественно, отсылает к некоему более конкретному и, по всей видимости, ритуальному действию (ср. сам факт включения этого фрагмента в книгу зороастрийской литургии, изобилующую ритуальными формулами и называемую Yasna, букв. — «жертвоприношение», «поклонение»), нежели «сотворение святого» (наличие aspэnca при corэt подтверждает такое понимание текста). В этом контексте сочетание глагола kar — (corэt), который тоже должен пониматься, по крайней мере для ранних стадий своего развития, как обозначение вполне определенного и конкретного действия, с обозначением «святого» (spэnca…), целесообразно сопоставить с лит. ugni kurti, лтш. uguni kurt, слав. *ognь & *kuriti (ср.: «Мы с робяты… огонь курили», Аввак. Житие), о возжигании огня (первоначально — священного), которое само по себе составляет часть ритуала. Многие употребления этой ритуально– поэтической формулы (см. о ней Топоров, Пр. яз. [IV] 1984:302–304) и сейчас сохраняют следы ее происхождения из ритуала. Ср. также случаи конверсии этой формулы — лит. ikurti 'зажигать', 'возжигать'; лтш. kuret, kurinat 'топить', ср. kuejs 'возжигатель': kureju kurejs, ein heidnischer Priester [?] (Muhlenbach– Endzelin 2:337 и др.; слав. *kuriti 'разводить огонь', 'возжигать', 'топить' и т. п. Если учесть, что таким образом возжигаемый огонь и назывался «священным» (лит. sventas ugnis, рус. святой огонь и т. п.), то весьма правдоподобной оказывается реконструкция формулы типа *svent- & *ug(u)n — (Асс.) & *kurti (балтийский вариант) или *svet- & *ognь (Асс.) & *kuriti (славянский вариант) как отражения и.-евр. сочетания *k'uen–to & *egnis/*ognis (Pokorny I:293) & *kuer-/*kuor-/*kur-. — Другая параллель напрашивается к авест. spэnta- & atar-/a?r-/atr- & yaz-, о почитании священного огня, соответствующем обряде (ср.: atrэт spэnistэm yazamaide. Y. 17, 11) в связи с понятием и названием огненных игр (ср. вырожденный деритуализованный вариант играть с огнем) — тем более, что слав. *jьgra, *jьgrati, как предполагалось еще Потебней и как подтверждено и развито в исследованиях последних лет, связаны с Иран, yaz-, др. — инд. yaj, др. — греч. ??????, исходное значение которых можно обозначить приблизительно как «почитать путем жертвоприношения (ритуала)». В отдельных случаях указанная формула возвращает к понятию «священного» (ср. др. — греч. ????? «святой»: ??????). Следовательно, и.- евр. *[ag-, по сути, и является тем ритуальным действием, которое превращает свой объект (в частности, и огонь) в «священный» — *[agos. Это «санктифицируюіцее», сакрализуюіцее действие сопоставимо с *kuer-, каким оно рисуется в ритуале возжигания священного огня.
Второй характерный тип сочетаний авест. spэnta- предполагает связь этого прилагательного со словами, относящимися к обозначению разных форм психо– ментальной деятельности и ее результатов. Особенно показательны сочетания со словами, восходящими — прямо или опосредствованно — к и.-евр. *men — (*k'uen–to & *men-), ср. авест. spэnta- & mainyav-, сочетание, лежащее в основе имени одного из «бессмертных святых», персонифицированного Святого Духа Спента Майнью, творческой ипостаси Ахурамазды. Но этот же элемент man-/main — (<*men-) сочетается с эпитетом spэnta- и в осложненном виде. Ср. spэnta- & ((ahura) mazdah-< *man(d) — dha-) и spэnta- & (ar–mati< *mn–ti- , к man-< *men-, cp. arэm.matay- Pursisniha 25, о правой мысли) как обозначения двух других важных персонажей иранского пантеона (о последнем из них см. также ниже). Подобный же блок (spэnta- & man-) скрывается и в сочетании эпитета spэnta- с обозначением слова — ma?ra (др. — инд. mantra-), часто святого, магического, колдовского, заклинательного, ср. ma?rai spэntai (см. Bartholomae 1904:1620) [348] . Характерно и другое сочетание составных частей, но уже без элемента man-: spэnta- & ga?a — «святая (священная) песнь, гата», ср.: ga?abуо spэntabyo ratuxsa?rabyo asaonibyo (Y. 55, 1) [349]. Наконец, к этой же сфере относится и сочетание spэnta- & frasa — (fэrasa), реконструируемое на основе Adj. spэntо. — frasan-, о задающем святые вопросы, ведущем святую беседу (ср.: gairim аvі spэnto. frasna varэsэm avi spэnto. frasna — Y. 22, 19, об Ахурамазде и Заратуштре, ведущих святую беседу.
Набор авестийских сочетаний с эпитетом spэnta-, несомненно, расширяет возможности реконструкции подобных формул применительно к индоевропейскому и к отдельным более поздним языковым традициям. Наибольшее значение в этом отношении имеет авест. spэnta- & mainyav (man-), которое бросает свет на слав. *Svetomyslъ, предполагающее сочетание *sveta(ja) & *myslь — при том, что уже ранее (Топоров 1963:5–13) предполагалось видеть в слав. *myslь отражение и.-евр. *men-/*mon-/*mn — (ср. также слав. *sveta(ja) & раmetь и т. п., не говоря уж об образе Святой Мудрости, соотнесенной позже с Софией, ср. sveta/ja/ & *modrostь). Вместе с тем иранск. spэnta- & mainyav — (man-), как и слав. *svet- & *metь-, частично подключаются к архаичной поэтической формуле «святой» (священной) ментальной силы, восстанавливаемой на основании сравнения вед. isirena… manasa (RV VIII, 48, 7: *isaram & *manas) и др. — греч. ????? ????? (?34) [350], см. Schmitt 1967:42–43, 192 и др. В других случаях авестийские данные (например, spэnta- & ga?a) очерчивают круг поисков подобных структур в славянской языковой и культурной
