– Причем тут одно к другому?
– А притом, что репортеры никогда не дадут людям забыть, что такое войны, как бы кому этого ни хотелось. Разве не так? Если бы люди помнили, знали всю правду о войне, они б не решились убивать друг друга, калечить, оставлять детей сиротами, утюжить дома танками. Так что, братан, не спеши меня списывать на берег. Или вообще на покой. Моя профессия ничуть не хуже твоей или любой другой. Репортер – это очевидец, живая память. А если мы помним, то остальные тоже не имеет право забыть. А мы многое помним. Потому что многое видим. И многое знаем.
– А известно ли тебе, господин репортер, что кто много знает – плохо спит? И долго не живет. Марта, представляю, как вам тяжело с этим кавказским гостем, – усмехнулся Аслан.
В ответ Марта склонила к Алексею свою голову, облокотившись на его плечо.
– Просто он еще не совсем здоров.
– Как это нездоров? В каком смысле? – Алексей резко повернулся к Марте и тут же охнул, схватившись за бок.
– В этом смысле, – улыбнулась Марта. – Когда ты будешь здоров, то поймешь, что твой близкий друг и я желаем тебе только добра.
– А вот, кстати, то, о чем я говорил, – Аслан кивнул в сторону небольшого деревянного домика – словно сказочного, из тесаных бревен, с ажурными окнами, в окружении стройных сосен, стоявшего на склоне одного из живописных холмов, мимо которых они проезжали. – Лёха, быстрее соглашайся! Смотри, какая красота.
– Нет, здесь нельзя, – пояснила Марта. – Это дом, где живут и лечатся дети. Которые… У которых нет отца и матери… Как это сказать по-русски?
– Сироты, что ли? – помог Алексей.
– Ano, да, сиротки. С разными болезнями. Тут им хорошо: чистый воздух, природа, тихо. Дети целый год.
– Вон какое дело, – Аслан проводил взглядом сказочный домик, – тогда будем искать дальше. Все равно найдем. Все равно мы с Мартой тебя приземлим. Так, Марта?
И снова взглянул на нее в зеркальце, наблюдая за реакцией.
Вскоре они подъехали к небольшой журчащей речушке, перегороженной старой водяной мельницей с огромным вращающимся колесом–жерновом.
– Наш Млин! – радостно воскликнула Марта, давая понять, что они приехали.
Млин меньше всего походил на деревню. Скорее это был совсем маленький хуторок из нескольких деревянных домов и дворов, огороженных плетеными изгородями. Над некоторыми домами из торчавших над ними труб уже клубился дым. Заботливые хозяева сложили припасенные на зиму дрова под специальные навесы, а рядом, так же заботливо укрытые, стояли аккуратные стога сена. Все дышало тишиной, осенним умиротворением и покоем. Лишь далеко в лесу слышался топор дровосека, но эти звуки, усиленные резонансным эхом, не нарушали царившей над этим местом гармонии.
Трудно было сообразить сразу: был ли хутор посреди леса или, наоборот, лес без стеснения рос прямо посреди и вокруг хутора, окружив его плотной стеной со всех сторон. Но главенствовала тут, конечно же, водяная мельница – очень старая, почерневшая от времени, но вполне исправная, скрипящая таким же черным колесом, вращаемым непрерывным потоком маленькой речушки, текущей с холма и образующей вниз по течению, метрах в двадцати от мельницы, небольшую запруду, где мирно плавали домашние гуси и дикие утки. А в глубине этого озерца сновали продолговатые тени: то были его постоянные обитатели – форель.
О присутствии цивилизации здесь напоминали лишь электрические опоры, от которых к каждому дому тянулись провода.
– Идиллия, – восторженно прошептал Аслан, открыв дверцу и не спеша выходить из машины.
Марта ж, напротив, не просто вышла, а выскочила оттуда и побежала чуть ли не вприпрыжку к старенькому дому, что стоял почти рядом с мельницей и речушкой. Не успела она добежать, как из того двора навстречу выбежал огромный лохматый пес, который стал грозно рычать и лаять на Марту. Но, видимо, узнав ее, он мгновенно превратился в комок неописуемой радости и ласки, начал визжать, лизать Марте руки, прыгать, стараясь достать до лица, а потом, путаясь у нее в ногах, забежал во двор. Махнув Аслану и Алексею рукой, она зашла в дом, но вскоре возвратилась в сопровождении того же пса. Подойдя осторожно к незнакомцам, он так же осторожно обнюхал каждого, пока те стояли, выйдя из машины, не шевелясь.
