лицо Аллы Викторовны окаменело. Пухлые губы дрогнули.
– Я считаю нецелесообразным обращение в «скорую помощь». Гузель Маратовна, я думаю, прекрасно со всем справится. Иди, Кедраш.
– Я не Кедраш, Алла Викторовна, а Серафим Кедринский, – вежливо поправил мальчик. – Но это пусть. Я из-за Андрея пришёл и не уйду, пока вы ему «скорую» не вызовете.
Несколько долгих мгновений Крисевич молчала, приходя в себя от наглости воспитанника. Кожа её от возмущения пошла пятнами.
– Я не хочу с тобой разговаривать, – прошипела она и сорвалась на крик: – Может, ты в моё кресло сядешь, директором заделаешься?! Давай, давай, иди сюда, садись, паразит, бумаги подписывай, приказы отдавай! Рассчитывай, чем кормить, во что одевать, как учить!
Она долго бушевала, а Серафим стоял, не шевелясь, сдвинув брови, и ждал конца яростного припадка. В первую же паузу Серафим попросил:
– Вызовите «скорую».
Крисевич скрипнула зубами, выбралась из-за стола и, схватив упрямца за плечи, развернула его, чтобы выпроводить вон. Не успела. Дверь приоткрылась. В кабинет заглянул Ренат. На постном лице неприятно блестели узкие чёрные глаза.
– Ольга Викторовна, ЧП у нас: Дубичев… помер.
У Серафима подкосились ноги. Он вдруг вспомнил, что отец Андрея работает в компьютерной фирме и нехило зарабатывает. Началось, что ли?
– Этого – в карцер, – распорядилась Крисевич. – А вас, Ренат Абдуллович, прошу затем вернуться и доложить всё подробно. А я сейчас «скорую» вызову и милицию.
– И родителей! – крикнул Серафим.
Алла Викторовна поморщилась.
– Да-да, и папу, – угодливо поддержал Ренат, – Никиту Олеговича. А в ритуальную контору я сам звякну. Есть у меня там человечек, по высшему разряду обставит… были б деньги. Кедраш, в карцер марш.
– Я не…
– Одно слово – и ты у меня голым перед девчонками пятьдесят раз приседать будешь, – злобно пригрозил Ренат.
Уходя, Серафим бросил директрисе:
– А если б вы не орали, а «скорую» вызвали, Андрюшка бы не умер.
– Поговори ещё! Сопляк! – прикрикнула Крисевич.
Когда через два часа Серафим вернулся из карцера в спальню, Андрея уже увезли, с кровати убрали бельё, из тумбочки – вещи. Был человек – а будто и не было.
Никто не разговаривал, но все то и дело поглядывали на нежилую кровать, будто надеясь, что им померещилось, и Андрейка Дубичев – единственный сын у занятого отца (из-за чего он и попал в интернат) – жив.
Серафим прошептал молитву об упокоении Андрейки и открыто перекрестился, не обращая ни на кого внимания. Гарюха скептически усмехнулся:
– Думаешь, поможет?
Серафим утвердительно кивнул, не оборачиваясь.
– Его предок о нём не заплачет, – знающим тоном сказал один из мальчиков – Колька Евлаш.
– Почему это? – спросил Щучик.
– Потому это. Он Андрюшку толком не видел, всё на работе пропадал. Что есть он,
