Впрочем, записку с несколькими фамилиями пациент мне успел всучить. Попросил проверить на вшивость кандидатов на роль новых матросов его «Мариетты». Не уверен я, что это сильно что даст. Базы данных у нас что в больнице, что в милиции, что у хитрых контрразведчиков очень неполные, но отзвониться и запросить – почему и нет?
Благо есть кому позвонить. Тесная связь медучреждений с особистами еще тогда наладилась, когда террор пошел. В чеченскую первую или вторую, не помню уже. Толку, правда, не было никакого, но периодически приходили грозные напоминания о повышении бдительности, отработке контртерроризма и прочего в том же духе. Хотя помнится, когда покойный (или беспокойный) Сан Саныч разговорился со мной на эту тему (он как раз нашему отделению читал мораль о том, как вести себя, будучи в заложниках), то после грустно отметил очень печальный факт. Что все эти рекомендации – сидеть тише травы ниже воды, в глаза не смотреть и так далее, то есть то, что рекомендует просвещенный Запад для попавшего в лапы террорам заложника, – все это как всегда в наших условиях неприменимо. На удивленный вопрос Федяевой, нашей поликлинической красотки, зачем тогда он все это рассказывал, так же печально заметил, что ему положено рассказать – вот и рассказал. Беда в том, что западный террорист зачастую целью всей своей деятельности видит обмен живых заложников на чемодан баксов и вертолет до Мексики, или куда они там улепетывают. Потому заложники ему нужны живыми. А нашим террорам, как правило, нужны мертвые заложники, нужна резня и ужас, ничего другого. Зачастую они и требований не выдвигают.
Тут не удержался терапевт Бобров и негромко, как он всегда говорил, осведомился:
– А что тогда делать нам, если случись что?
Сан Саныч беспомощно пожал плечами и так же тихо ответил:
– Бежать. Бежать сразу. В разные стороны.
– Так пристрелят же!
– Берут в заложники не одного-двух. Берут по возможности толпу. Толпа, если бежит, затопчет стрелков, особенно если они еще не успели подготовиться. В том же Беслане, когда террорам дали подготовиться, создать систему фугасов, потеряли триста сорок четыре человека убитыми – большинство детей, да больше семисот ранеными и обгоревшими. Да, осетины не просекли, что будет резня, думали договориться, думали, с людьми дело имеют. А это изначально было невозможно, целью было у терроров устроить бойню. Взяли заложников на открытой местности, на утренней линейке. Если б они кинулись врассыпную, набили бы терроры почти тысячу человек? Вряд ли. Старое правило – чем ты дольше в плену, тем сбежать сложнее. Потому я вам американские рекомендации привел, а думать нужно вам.
Слова Сан Саныча мне потом не раз на ум приходили. Особенно когда с Мутабором встретился. А ведь, может, потому и выжил. Сложил бы лапки покорно – не разглядело бы чудище во мне союзника. Глядишь, бегал бы сейчас я с чьими-то пришитыми ручками и откликался бы на какую-нибудь вычурную кликуху типа… А откуда брал свои кликухи вивисектор? Мутабор – вроде из сказки Гауфа?[67] А Альманзор? Знакомое что-то… Кольца… Оловянные кольца Альманзора – точно. Тамара Габбе[68], тоже сказки. Я ж их помню, отличные сказки были, значит, и вивисектор их тоже в детстве читал… Надо же, читали вроде одно и то же, а гляди как вкось вышло. Значит, мало правильные книжки в детстве читать, не все это, что нужно, ошибся, значит, Высоцкий… Так какое у меня было бы имя?
Мухамиель? Кохинур? Альдебаран? Или еще лучше – Пилюлио?
А ну его к черту об этом думать.
И я тут же получаю подтверждение, что про серого речь – а серый навстречь. Из такси вылезает мичман Алик. В двух словах объясняет, что Валентина Ивановна очень хочет со мной пообщаться. Мог бы уж как воспитанный человек поздороваться не кивком, а как следует, и мое согласие спросить… Ну да ладно, видно, с дитенком что не так. Знакомая штука.
Но тут оказывается – я ошибаюсь, в чем убеждаюсь сразу по прибытии на Летний пирс.
Кабанова, разумеется, с детенком, но дитенок сладко спит в куколе из спасательного жилета, благо мама с дитем сидят в небольшом катерке. Там же еще какой-то суровых лет военмор с замасленными руками. Моторист, наверное. Мне ничего не остается, как спуститься вниз, на покачивающийся катер. Алик не без изящества отдает швартовы и прыгает на борт. Катерок заводит мотором тарантеллу и шустро двигает вдоль берега. Оба моряка остаются в каютке, или как там это называется, а мы – на корме, под солнышком, греющим лавочки.
– Что-то с ребятенкой? – спрашиваю я.
– Нет, с Лялей все в порядке, кушает, спит, растет на глазах.
– А к чему такая срочность? Аж на такси ехали. Что случилось? – улыбаюсь я своей наставнице.
– Вивисектор упокоился, – отвечает мне Кабанова.
– Ну туда ему и дорога. Вот уж о ком сожалеть у меня не возникает ни малейшего желания.
– Как сказать. Проблема в том, что у Мутабора пропал стимул к существованию. Вы обещаете помалкивать о том, что сейчас услышите?
– Разумеется.
– Так вот, проект, начатый с вивисекторских опытов, в принципе провалился.
– Погодите, что вы имеете в виду? – недоумеваю я.
– Вы отлично знаете, сами же в нем принимали участие, – сердится на мою недогадливость начальница некролаборатории.
– Вы о пришивании рук, что ли? – с некоторым стыдом вспоминаю я бывшее этой весной происшествие, которое я бы с удовольствиеим забыл ко всем чертям.
– Конечно же нет. Сохранение интеллекта у умирающего в ходе многократной реанимации. Как, собственно, и были получены материалы для управляемых морфов и самого вивисектора. Не могли вы этого запамятовать.
– Ну да. А что, вивисектор тоже сохранил интеллект?
– Отчасти. Во всяком случае, он узнавал Мутабора, и даже вроде они о чем-то беседовали. В перерывах между сеансами…
– Сеансы? Это вы что имеете в виду?
– Скажем так – воздействие на вивисектора различными средствами…
– Звучит настораживающе. Слушайте, Валентина Ивановна. Я не ребенок, в конце концов, говорите уж прямо. Без эвфемизмов.
Она строго посмотрела на меня, потом перевела взгляд на проплывающий мимо берег.
– А куда мы вообще сейчас плывем?
– Просто катаемся. Морская прогулка. Солнечные ванны.
Немного помолчали. Потом она снова заговорила:
– Всего было проведено тридцать девять экспериментов. Только один, номер три, – успешный. И бесполезный. У тридцати восьми пациентов сохранения интеллекта не произошло.
– Но у вивисектора было два управляемых морфа с остатками интеллекта. И он сам тоже вроде, как вы говорите, был успешен. Хотя бы отчасти. Значит, вы что-то делали неправильно, не соблюли условий эксперимента.
– Здесь вы правы. Но мы не могли соблюсти условий по определению, – печально вздыхает железная Кабанова.
– Не понимаю. То есть у нас, в совершенно диких условиях результат был положительный, а у вас – в тридцати девяти, то есть тридцати восьми случаях – неудачи? Может, стоило привлечь лучшие силы? Анестезиологов, например?
– Мы и привлекали. Итог – инфаркт у врача-реаниматолога после очередной неудачи. Его супруга. Канцер, – неохотно выдает Кабанова.
– Так это он у вас, значит…
– Да…
– Тогда в чем дело?
– Скажите, вы что-нибудь читали про призраков? Про привидения? – неожиданно задает странный вопрос Валентина Ивановна.
– Ну читал. Но все это фикция. Как я понимаю, – признаюсь я.
– Ладно, скажу прямо – люди считали, что призрак, привидение, то есть посмертное существование
