час и появились две стенографистки–машинистки, которые по–видимому были разысканы тихим, но усердным «секретарем по техническим вопросам».
Можно было начинать работу. Мы быстро распределили между собой, что именно должен писать каждый. Я получил задание прочесть комплект газеты «Фрейес дейчланд» («Свободная Германия») за последний год и выбрать оттуда что?нибудь подходящее для нас. Час спустя стук пишущих машинок возвестил, что дела редакции центрального органа КПГ пошли на лад.
В первом номере «Дейче фольксцейтунг» появился, как и было задумано, Учредительный манифест КПГ. В тот же день я получил мое первое большое редакционное задание:
— Нам необходимо завтра или послезавтра опубликовать отзывы о манифесте КПГ. Поезжай?ка по Берлину и запиши, что говорят по поводу манифеста. Но только не привози мнение наших товарищей. Спрашивай просто людей на улице. Внизу стоит машина, которую ты можешь взять.
Я подумал, что безусловно легче брать интервью у людей на улицах, чем назначать бургомистров, и тронулся в путь. Но после того, как я проехал часть пути, мой оптимизм поубавился. Как, собственно говоря, я должен это делать? Просто набрасываться на людей с вопросами? Ведь я никогда в своей жизни не был репортером… Но партийное задание есть партийное задание! Как только я замечал стоящих на улице людей я останавливался, преодолевал свою робость и спрашивал, что они думают по поводу Учредительного манифеста компартии.
Ответы были катастрофическими.
— Какой манифест? Какая партия?
— Никогда я о таком манифесте и не слыхал!
— Что, опять партия? Я еще и прошлой сыт по горло!
— Ваш манифест меня абсолютно не интересует. Последите лучше за тем, чтобы мы больше картошки получали.
— А других забот у вас нет, молодой человек?
Как только я садился в машину, я записывал все ответы, но употребить их в дело было, конечно, невозможно. После того, как я в течение трех часов исколесил шесть районов Берлина в поисках пригодных «мнений народа о манифесте КПГ», я совершенно выдохся и в унынии остановился перед Шарлоттенбургской ратушей.
Тут я встретил одного из назначенных мной работников районного управления и рассказал ему о своей неудаче.
— Тебе нужны голоса из народа с фамилиями и адресами? И не наших товарищей, а именно людей из народа?
— Да, но, по возможности, среди них должны быть и представители мелкой буржуазии.
— Ладно, все будет в порядке! Я тебе все нужное пришлю.
Вскоре прибыли собранные им ответы. Он понял мое пожелание относительно мелкой буржуазии дословно, и вот я сидел озабоченный перед ворохом заявлений от мясников, мелких промышленников и ремесленников — и как нарочно из района Курфюрстендамма! — которые с восторгом говорили о манифесте КПГ.
Удрученный написал я длинное вступление и заключение, в которых стояло все то, чего люди не говорили, но могли бы сказать. Статья вышла с боевым заголовком, а я принял решение, никогда больше не играть роль репортера.
Официальное обнародование Учредительного манифеста произошло 12 июня 1945 года в большом зале берлинского магистрата. Присутствовало около 200 человек — почти все члены магистрата и ряд других деятелей–антифашистов. Это было первое политическое мероприятие в Берлине после конца войны. Сперва выступили с речами Вальтер Ульбрихт и Густав Дарендорф. В короткой речи Вальтер Ульбрихт приветствовал разрешение создания антифашистско–демократических партий и предложил 10 пунктов манифеста КПГ как действенную программу для общего блока антифашистско–демократических партий. Затем выступил Густав Дарендорф как представитель будущей СДПГ.
Как всегда живо и коротко говорил Дарендорф о желании большинства активных антифашистов создать единую социалистическую партию. К сожалению, продолжил он, сейчас это невозможно, так как представители коммунистической партии отклонили это, считая, что вопрос об объединении может быть поднят лишь после периода политического прояснения. Поэтому СДПГ будет формироваться как самостоятельная партия и в ближайшие дни выступит перед общественностью с Учредительным манифестом.
После этого начались прения. Все ораторы высказываюсь за создание единой социалистической партии.
Вернувшись в редакцию, я написал отчет для «Дейче фольксцейтунг». Однако все высказывания ораторов о необходимости создания единой партии я вычеркнул. Первое официальное собрание актива КПГ (наши встречи на Дриниеналлее с активом КП с начала мая до середины июня не были официальными) состоялось 25 июня в здании театра Метрополь в Берлине. Оно было созвано, как собрание актива берлинской КП, но среди присутствовавших было более трети товарищей из провинции Бранденбург. Еще за час до начала собрания можно было повсюду наблюдать сцены радостных встреч. Товарищи, не видевшиеся долгие годы, сердечно обнимались друг с другом. Здесь я нашел всех моих новых друзей, с которыми я познакомился во время бесконечных встреч и бесед, начиная с мая 1945 года. В поисках места шел я по большому залу. Меня подозвал Роман Хвалек. Я подсел к нему.
Это первое собрание актива КПГ началось классической музыкой в исполнении театрального оркестра. Это было сделано умышленно, с целью, чтобы присутствующие товарищи сделали вывод для организации будущих партийных собраний и манифестаций. Таким образом хотели покончить с сумбурным характером, который носили подчас собрания КПГ до 1933 года, и перейти на новую, серьезную линию 1945 года.
Когда Оттомар Гешке волнующими словами открыл первое, после 1933 года собрание функционеров КПГ города Берлина, у сидевшего рядом со мной Романа Хвалека выступили на глазах слезы. С трудом сдерживал он рыдания. И другие, в особенности те, кто сидел во времена нацистов в концлагерях, переживали то же самое. Ульбрихт, напротив, был абсолютно невозмутим; сухой тон его речи резко противоречил чувствам большинства товарищей. Он говорил о предпосылках победы Советского Союза в борьбе против гитлеровской Германии, заявил, что Советский Союз является самым передовым государством в политическом, экономическом и военном отношениях. Он веско подчеркнул, что сознание общей вины и общей ответственности является предпосылкой к тому, чтобы немецкий народ порвал с реакционным прошлым и пошел новой дорогой. Не приукрашивая действительности, он упомянул об уступке земель восточнее Одер–Нисы и требовал «укрепления сотрудничества с союзными оккупационными властями».
Ульбрихт, верный директивам, полученным нами в Москве, «основным направлением» партии назвал завершение буржуазно–демократической революции 1848 года и установление антифашистского демократического режима, причем высказался против настроений тех рабочих, которые хотели бы «немедленно построить социализм».
Ульбрихт говорил о «серьезном желании создать между коммунистической и социалистической партиями новые отношения, основанные на доверии», но высказался против немедленного основания единой социалистической партии. Для этого нужны некоторые предпосылки, прежде всего, «приобретение научных познаний передовыми силами рабочего класса и трудящимися о социализме в Советском Союзе и о мировоззрении марксизма–ленинизма».
В заключение Ульбрихт дал новое определение коммунистической партии, которое, как я знал, было выработано Фредом Ольснером. Вместо старых формулировок, действительных до 1933 года и определяющих лицо партийной организации как партии революционного пролетариата, теперь выставлялись лозунги о национальной партии, народной партии, партии мира. К партии должны принадлежать «лучшие мужчины и лучшие женщины из всех слоев трудящегося народа» и все «честные борцы против фашизма». Ульбрихт высказался против того, что в некоторых местах в партию принимают слишком мало новых членов, а некоторые местные руководители «ставят непозволительные условия для принятия в партию». Это серьезная ошибка. Раздались возгласы удивления, когда Ульбрихт бросил в зал:
— При поступлении в партию не должно играть никакой роли, принадлежат ли данные антифашисты к
