Около пяти часов дня, выходя из просмотрового зала, Белл прощается с нами. Разумеется, мы его не знаем, никогда с ним не разговаривали и, уж конечно, не видели никакой пленки, обозначенной невнятным значком.
— Думаю, что сегодня вечером пойду в церковь помолиться за души солдат батальона-призрака, — говорит нам на прощание Белл. — Пусть в вашей душе тоже будет мир.
Снова Нью-Йорк.
Сегодня столько всего произошло. Вечером и ночью, хотя день, казалось, обещал быть нормальным и спокойным.
Чтобы разобраться во всем, что случилось, и привести мысли в порядок, надо разделить события на три части.
Ужин втроем: Уайт и мы с Яирамом. Уайт с интересом выслушивает рассказ о результатах нашего визита в Пентагон. Мы должны признать, что у Борги необыкновенный нюх на всякие загадки, даже если взять самый незначительный военный эпизод.
Яирам покидает нас — не хочет пропустить концерт классической музыки. Спустя некоторое время возвращаюсь в гостиницу.
Кто-то лежит на моей кровати. Светлые волосы свисают с подушки.
Это Бетти, она спит.
Но сразу просыпается и садится. Улыбается мне:
— Чао.
Насколько я могу судить, она совершенно раздета. Но не испытывает ни малейшего смущения, наоборот — выставляет напоказ свои маленькие и острые груди.
Сажусь в кресло рядом с кроватью.
— Ты не очень-то удивлен, увидев меня здесь. Только не уверяй, будто ожидал этого.
— Честно говоря, действительно не ожидал увидеть тебя, и тем более в таком виде.
— Твой друг что угодно отдал бы за то, чтобы увидеть меня в таком виде.
— Яирам? И как далеко у тебя зашло с ним?
— Никак. — Она хмурит тончайшие брови. — Мог хотя бы сказать, что я тебе нравлюсь. Это главное для женщины.
— Конечно, нравишься.
— Так почему же не идешь сюда?
— Сделать то, что ты имеешь в виду, — не единственный способ показать, что нравишься.
— Я сразу поняла, что ты крепкий орешек, да ты и сам знаешь это. Нарочно ведешь себя так, чтобы заманивать женщин в постель.
— Ошибаешься, Бетти. Даже не представляешь, насколько.
Она натягивает простыню до подбородка.
— Мне даже стыдно становится. О таких вещах не разговаривают, их делают, и все.
— Тебе не кажется, что ты слишком все упрощаешь?
— Ну и пусть. А ты, случаем, не гомосексуалист?
Делаю отрицательный жест. Ситуация начинает мне нравиться и даже забавляет. Меня устраивает, что игру веду я.
— Я поняла, — настаивает она, — в Италии у тебя невеста, и ты из тех, кто предан своей избраннице.
Снова делаю отрицательный жест.
Ее зеленые глаза с тревогой смотрят на меня.
— Может быть, ты дал обет целомудрия?
Ясно, что этот вопрос — результат уайтовских лекций по истории религий. Пытаюсь поэтому сопроводить свой ответ успокаивающей улыбкой.
— Бетти, ты очень красивая и очень славная девушка.
— Ничего подобного со мной еще не случалось. Но думаю, никто больше и не сумеет с таким изяществом сказать мне: «Бетти, одевайся и уходи». Отвернись, пожалуйста.
Отвожу в сторону глаза и стараюсь умерить волнение. Знаю, что буду сожалеть об этом уникальном и непоправимо утраченном шансе, но понимаю также, что иначе и не могло быть, потому что — как сказал бы игрок в шахматы — делаю вынужденный ход. Но кто меня вынуждает?
Одеваясь, Бетти не перестает говорить. Неловкость и смущение, похоже, преодолены.
— Хоть и не сработало, я все равно хорошо изучила вопрос. У меня на самом деле был повод прийти сюда.
Я невольно оборачиваюсь. Она надевает джинсы.
— Какой повод?
— Знаешь такое название — Ливония? Я обнаружила сегодня, что она находится в США. Это крошечный городок, возможно входящий в «большой Детройт», штат Мичиган. Тебе это что-нибудь говорит, нет?
Срабатывает мой привычный самоконтроль, но я потрясен.
— Это и вправду интересно.
Она перекидывает сумку через плечо. Подходит ко мне и целует в щеку.
— Бай, Джакомо. Все как прежде. Прости, не знаю, что на меня нашло.
— Это ты должна меня простить. Хочу еще раз сказать тебе, что ты мне очень нравишься.
— И ты мне.
Мне захотелось объяснить ей, что с некоторых пор между мною и женщинами возник некий невидимый барьер, словно прочнейшее стекло.
Бетти выходит из комнаты.
Через несколько минут кто-то громко стучит в дверь. Влетает Яирам. Он вне себя: разъярен, губы дрожат.
— Вот ты где, друг сердечный.
Он с размаху бьет меня по лицу, но я успеваю отстраниться, и удар оказывается слабым.
— Глупый, давай я все объясню.
— Классическая ситуация: постель разобрана и вовсю пахнет ее духами. Мог бы хоть окно открыть.
— Мне нечего скрывать. Успокойся, Яирам, давай лучше поговорим.
— Ты скотина. Я хочу не разговаривать с тобой, а избить тебя как следует. И на этот раз дружки из лиги не помогут тебе. — Он скрежещет зубами, словно собака, готовая вцепиться. — Лига обиженных. Это я обижен. Кровно обижен.
Он бросается на меня с кулаками. Сцепившись, мы падаем на кровать. Пытаюсь отразить его удары, к счастью неточные. Он дышит все тяжелее, но не перестает обрушивать на меня одновременно и град оскорблений:
— Подлец. Предатель. Да я от тебя мокрого места не оставлю.
— Перестань, Яирам, не вынуждай меня отвечать тем же.
— Вот именно этого я и добиваюсь. Действуй, свинья. Почему не отвечаешь? Думаешь, ты выше всех?
— Между нами ничего не было и не могло быть.
— Хватит, больше не убаюкаешь меня своими песнями. Мне так и хочется изувечить твою смазливую физиономию. — Он продолжает колотить меня, ничего не видя, однако, потому что глаза его залиты слезами. — Но почему, почему ты это сделал? Почему не сказал о ваших отношениях с Бетти? Ты не должен был лишать меня иллюзии нашей дружбы. Что я стану делать без тебя? Разве могу я тебя ненавидеть? Я ведь все еще люблю тебя, несчастный.
— Я тоже люблю тебя. Не разрушай все, прошу.
