— Не имеет значения. Ранее ему было хуже; я почувствовала это. Сейчас он выздоравливает.
Сайида едва не упала. Раньше она только надеялась на выздоровление. Узнать точно — этого было слишком много сразу.
Сильная рука Марджаны поддержала ее. Сайида оперлась на нее, благодарная за это. Чуть погодя она выпрямилась и вздохнула:
— Это глупо. Но я была так испугана. Я так люблю его; а он был так близок к уходу из этого мира.
— Это не глупо, — возразила Марджана. — Ничуть не глупо, Сайида.
Что-то в ее голосе заставило Сайиду умолкнуть и посмотреть на нее. Марджана была иной. Не мягче, нет. Пожалуй, яростнее. Яростнее по-женски.
Она больше не выглядела, как евнух, даже в тюрбане и с кинжалами на поясе. Она оперлась подбородком на кулаки и уставилась на струи фонтана.
— Почему, — требовательно спросила она, — ну почему Аллах заставляет нас полюбить только то, что мы можем потерять?
Сайида моргнула. Она была слишком усталой, чтобы обдумывать смысл этого вопроса. Она могла только сказать:
— Мы любим потому, что знаем, что можем потерять это; и в этом мы видим волю Аллаха.
— Это не ответ. Это хождение по кругу.
— Прости, — вздохнула Сайида. — Я не могу думать. Я очень хочу спать.
— Так поспи. Я присмотрю за ребенком.
— Нет, — отказалась Сайида, хотя ей очень хотелось принять этот дар. — Говори со мной. Что тревожит тебя? Это тот франк?
Марджана обнажила острые белые зубы:
— Неужели меня можно разглядеть насквозь?
— Я не знаю. Может быть, и нет. Я заметила, как ты смотрела на него в тот день, когда Исхак привел его на обед. Маймун хотел разбить всю посуду, которая тогда была на столе, и купить новую. Матушка отговорила его от этого.
Марджана фыркнула. Это был почти смех.
— Что бы сказал Маймун, если бы знал все о том, кто такой этот франк?
— То, что он сын короля? Исхак сказал мне это. Я не удивилась. Для неверного он выглядит благородно.
— Он несколько больше, чем это, — сказала Марджана. — Ты не заметила, какой он белый, и это здесь, где солнце обжигает каждого дочерна?
Сайида пришла в замешательство, но все же ответила:
— Да. Я заметила. Я удивилась, как ему это удается. Оставаться совершенно бледным. Как…
Марджана со спокойным лицом ждала, когда же Сайида поймет то, что ясно и слепому. Какая белая кожа была у франка. Наконец понимание пробилось сквозь путаницу мыслей Сайиды.
— Так он…
— Его имя означает 'огонь', — сказала Марджана сухо и неестественно спокойно. — Он один из двух. Два таких лица существуют в мире; представь это. Другой — маг и король. Этот — маг и рыцарь: мы сказали бы — эмир. Для нашего племени он очень молод. Но он считает себя старым и довольно мудрым. Он знает, что красив. Он считает, что… я… — У нее едва не перехватывало дыхание. Но она взяла себя в руки. — Он считает, что и я красива. Он не желает только плотской любви со мной. Он сказал, что не знает меня. А если он узнает меня… — Глаза Марджаны закрылись, сжатые в кулаки руки бессильно повисли. — О Аллах! Если он узнает меня, он возненавидит меня безо всякой надежды на добрые чувства.
— Если ты ему нравишься, — возразила Сайида, — и если он будет знать тебя так, как знаю я, то не возненавидит. Он сам не может быть не запятнан кровью, если он такой воитель, каким кажется.
Марджана засмеялась. Ее смех внушал ужас — он был легким, сладким и совершенно лишенным надежды.
— Но посмотри, чья кровь лежит на мне. Ты помнишь франка, которого я убила? Это был сын его сестры. Он поклялся уничтожить меня и повелителя, пославшего меня. И он думает… он думает, я могу помочь ему найти убийцу. Он думает, что никто из нас не может причинить вреда своему племени.
— Ты не знала, — сказала Сайида.
— Ты думаешь, это помешает ему сдержать клятву? Когда он узнает, кто я и что я сделала, он обратит все свое могущество против меня. Он испепелит меня своей ненавистью.
Сайида молчала, подыскивая слова. Столько франков населяют этот мир — и именно этот франк должен был оказаться родственником тому, кого господин Марджаны приказал ей убить. Ифрит — ифрит- христианин.
Она заговорила — осторожно, пытаясь не проявлять злобу. Он не виноват, что родился неверным.
— Он был бы глупцом, если бы возненавидел тебя. Ты только исполняла приказание и была связана клятвой. Несомненно, он сможет это понять.
— Разве это имеет значение? Я это сделала. Первый — я уже об этом говорила. Вторым был ребенок. Третий, кого мой господин приказал нынче утром убить, — это женщина. Я отказалась. Но моя клятва сильна, и она давит на меня. Я не знаю, как долго смогу сопротивляться ей. — Марджана сжала руки. Они всегда были так спокойны, и кинжал в них никогда не дрожал, но теперь они тряслись. — Он прикажет снова. И снова. Пока я не выполню это или не сломаюсь.
Сайида схватила эти дрожащие руки и сжала их так сильно, как могла.
— Ты этого не сделаешь. Ты будешь сильной. Он поймет это, твой франкский ифрит. Разве его бог не учит прощать?
— Его мать была язычницей. Иногда ему доставляет удовольствие помнить об этом.
— Марджана, — произнесла Сайида. — Марджана, прекрати это. Ты говорила с ним, ведь так? Что он сказал тебе?
— Ничего. Воздух и ветер. Я покрыла себя позором. Я сказала ему, что люблю его.
Сайида резко выдохнула.
— Это было… очень смело.
Преждевременно, едва не сказала она.
Марджана услышала невысказанное.
— Да, я торопила события. Я не могла иначе. Он был там, и смотрел на меня, и начал… начал склоняться ко мне. Я чувствовала себя, как голубь со стрелою в сердце.
Сайида пыталась понять. Это было словно в сказке или в песне. Она всегда думала, что настоящие люди менее страстны, чем герои песни, более рассудительны. В действительности люди всегда думают об обеде или об опасности зачать ребенка. Хотя среди всего этого можно забыть и об обеде, и о ребенке.
Марджана не выглядела похожей на принцессу из поэмы. Те всегда были томными темноглазыми красавицами с царственными бедрами. Но ее страсть и ее отчаяние — они были больше, чем все, что Сайида знала в жизни.
— Неужели это всегда так задевает тебя? — Вопрос слетел с языка Сайиды прежде, чем она смогла остановить его.
— Нет! — Марджана, казалось, была не столько в гневе, сколько просто вне себя. — Я никогда… — Она залилась краской, словно глупенькая молодая девчонка. — Я никогда раньше не хотела мужчину.
— Никогда? Совсем никогда?
Голова, увенчанная тюрбаном, качнулась, коротко и резко.
— Конечно, ты мне не веришь. И кто бы поверил? Я всегда принадлежала Повелителю Аламута; потому что он всегда мужчина, а я — женщина… — Она засмеялась снова, грубым безрадостным смехом, похожим на воронье карканье. — Какой мужчина смог бы дотронуться до такого существа, как я, если бы я того не захотела? А я не хотела никогда. Я всегда была… я была холодна. Да. Холодный огонь, сказал один из них обо мне. Я была кинжалом, у меня было предназначение, а когда предназначение обмануло меня — была клятва. Я никогда не была тем, до чего может дотронуться мужчина.
— Пока ты не увидела этого франка.
