даже для почти бессмертного существа с атрофированными нервами.
— Что с ним произошло? Покажи! – прохрипел я.
— Поверните голову направо, – предложил компьютер вместо того, чтобы продемонстрировать стереокартинку.
Сашка сидел в своем кресле. В его голове зияла огромная дыра.
— Кто?
— Он сам.
— Не может быть, – не поверил я. – У тебя должна быть запись.
Труп Титова неожиданно исчез. На его месте сидел живой Сашка и торопливо перенастраивал систему межвременного перемещения. Я хорошо видел, как на небольшом экранчике мелькали клетки календаря. Он выбрал 8 марта 1985 года и довольно хмыкнул, вспомнив что-то приятное, связанное с этой далекой датой. Потом он три раза прогнал тестовые программы. Глючили тайминги. Сашке пришлось повысить их, чтобы добиться стабильного результата. Разброс по точке прибытия увеличился до промежутка с 6 по 10 марта, но, похоже, высокая точность была необязательна. Когда все было готово к старту, он замер и несколько минут смотрел в одну точку. Потом встал, прошел к стене, открыл дверцу никогда не запираемого оружейного шкафчика и достал оттуда маленький тупоносый «Шкварк-4», милицейский лучемет, снятый с производства лет восемьдесят назад. Проверив диагностику, Титов быстро вернулся в свое кресло, как-то очень трогательно всхлипнул и молниеносно приставил толстый ствол к виску.
— Почему он так поступил? – подумал я.
— Не знаю, – честно признался компьютер.
Не мог Титов сам застрелиться! Не такой он человек. Его наверняка заставили. Я вскочил. В оружейном шкафчике нашлось два лучемета. Мой и Готлиба. Они спокойно висели в креплениях и, судя по индикации, были полностью исправны. Я взял свой заслуженный «Спартак» и, сбросив мощность на минимум, выстрелил в пол. Полыхнула короткая вспышка. Запахло горячим железом. На сердце сразу стало немного легче. Если что, живым не сдамся. Сунув оружие за пояс, я вернулся в кресло. На подлокотнике рядом с медной табличкой «Петр Васнецов» успокаивающе помаргивал синий светодиод. Он неутомимо ровно один раз в секунду сообщал, что в любой момент я могу отправиться в прошлое, в заранее указанный день и год своей жизни. Мое кресло было нацелено на 22 октября 1986 года.
— Доложи общую обстановку на планете, – потребовал я.
В воздухе снова забрезжили картинки. Призрачные тени с легким шелестом обрели объемную плоть и заслонили грузными туловищами стены бункера. Где-то в Индии пылали погребальные костры. Скорбный дым черными кошачьими хвостами царапал небо. Обычно крикливые индийские женщины молчали, и от этого было еще тоскливее и страшнее. Колонны строительной техники выходили из ворот уцелевшего автоматического завода. На головной машине красовался кумачовый плакат: «Восстановим планету за 3 года». Три года?! Значит, и за пять не управимся. Одно хорошо: через какое-то время процесс созидания захватит Человечество и хоть в какой-то мере заглушит боль невосполнимых потерь. Картинка снова сменилась. На живописном поле у опушки леса вырос временный поселок для беженцев. Жизнерадостный щит «Добро пожаловать!» плохо сочетался с кислыми лицами строителей и новоселов. Ничего, это пройдет. Все, что нужно для лечения ран, – время. Труд и время возродят планету и вернут людям счастье. Война только закончилась, а многое уже сделано. В мертвых городах почти восстановилась прижизненная геометрическая структура, трактора рассекли завалы, обозначая уничтоженные улицы. Осталось недолго ждать, и прожилки дорог прорастут новыми домами, бульварами и парками. На детских площадках, как и положено, будут играть дети. Зажгутся огни кинотеатров и развлекательных центров. Воскреснут те, чей мозг удалось заморозить, а это уменьшит число потерь. Жизнь непременно вернется в свою колею. А пока сутулые от больших баллонов на спинах люди в уродливых противогазах поливают дезинфицирующими растворами руины и взрывают дырявые останки мертвых зданий. Я поморщился, и компьютер чутко прервал неприятный репортаж.
Мелькнули кадры с изображением горгов, запертых в силовом коконе. Четверорукие твари скалились и бросались на невидимые стены. Я притормозил картинку и отправил компьютеру запрос о наших бравых союзниках, предоставивших нам своих кровожадных зверушек. Информации оказалось неожиданно много. Столбцы чисел и мегабайты текстовой информации за несколько секунд загрузились прямо мне в мозг. Во рту стало кисло. Волосы встали дыбом, сердце провалилось вниз и затрепетало где-то в переплетениях кишечника.
Некоторое время информация разворачивалась, занимая пустующие объемы подкорки. От блошиных прыжков зыбко мельтешащих нолей и единиц скрипели извилины и шуршали барабанные перепонки. Ненавижу прямую загрузку данных. Уж лучше несколько часов корпеть у монитора, чем издеваться над собственными нейронами. С отвращением проанализировав насильно впихнутые в мой череп новые знания, я сделал любопытное заключение: наши союзники – неплохие ребята. Правда, уровень жизни у них низковат, но что можно требовать от цивилизации, которая только начала перебираться из пещерного капитализма в примитивный социализм. Зато промышленность у них на высоте, а наука вообще парит над облаками. Кроме того, меня сильно удивило миролюбие наших новых друзей. У них, как и у нас, практически не было регулярной армии. Оказав нам помощь в борьбе с кохонами, благородные союзники в настоящее время забрасывали наш мир несусветным количеством гуманитарных подарков. При этом они не выставляли никаких условий, счетов или требований. Субтильный японец, руководитель союзнического мира, очень убедительно вещал о моральных ценностях и общем долге перед грядущими поколениями.
Наш премьер Калмыков не менее высокопарно клялся в верности гуманистическим идеалам Человечества и обещал отблагодарить братьев по оружию со всей щедростью, но не сейчас, а при первой возможности.
Политическое словоблудие всегда вызывало у меня инстинктивное желание переключить канал и сунуть в рот что-нибудь вкусное. Компьютер прекратил трансляцию раньше, чем я успел приказать ему это сделать, но желание слегка подкрепиться не пропало. Все-таки я бесчувственное чудовище. Мой мир лежит в руинах, мои друзья мертвы, а у меня только одно желание – пожрать. Укоряя себя собственным непомерным аппетитом, я открыл холодильник. Аппетит сразу исчез. Учитывая рвотные позывы, можно даже сказать, что он стал отрицательным. Я никогда не считал себя впечатлительным человеком, но мертвечина в холодильнике, из которого только что собирался кушать, – это слишком даже для меня.
Голова старика была насажена на прозрачные штыри системы автономного жизнеобеспечения. Система действовала. Она жужжала и гоняла по трубкам крошечные пузырьки. Я потрогал пальцем заиндевевшую кожу.
Послышался тихий хруст. Абсолютно мертвая голова.
Ее поместили в холодильник, чтобы она не завоняла, а систему жизнеобеспечения просто забыли выключить.
В это время петли сверхпрочной двери бункера заскрипели. От их фирменного скрипа я пытался избавиться несколько десятилетий, но что бы я ни делал, он непременно через некоторое время появлялся вновь. Наверное, скрип был неким скрытым сакральным свойством тяжелой армированной нановолокнами двери.
— Кто там? – угрожающе спросил я и скользнул взглядом по экранчику сторожевого демона.
Демон извещал о том, что за дверью находится Петр Васнецов, то есть я сам. «Я» пришел один, без оружия и с мирными намерениями. Индикатор агрессивности слегка светился розовым, что скорее означало страх и смущение, чем боевой настрой. Я не стал блокировать замок.
— Здравствуй, братишка. – Таинственный гость был на голову выше меня, хотя и поуже в плечах.
Он боком протиснулся в бункер, дружелюбно улыбнулся и протянул мне руку. Ладонь, которую я автоматически пожал, оказалась теплой, сильной и слегка влажной.
— Какими судьбами? – процедил я сквозь зубы с неожиданной враждебностью.
Гость посмотрел на меня с удивлением. Не найдя что ответить, он несколько раз потряс головой, от чего его взлохмаченная шевелюра пришла в движение. Слипшиеся волосы напомнили мне щупальца дохлой медузы, намертво присосавшейся к макушке моего ментального двойника. Одежда у «братишки» была ничуть не лучше прически. Похоже, что прежде, чем добраться до бункера, он, как и я, прошел длинный и трудный путь. Гость поймал мой брезгливый взгляд, а возможно, прочитал недружелюбную мысль. Его глаза стали жалобными, просящими о снисхождении и одновременно злыми, как жала электрошокера.
