— Бездельник, вот я тебя!
— Так, так, окуни-ка ему рыло-то в ручей.
— Пустите меня, пустите!
Ведя переговоры, дворник благоразумно стал отступать; он, казалось, сдавался; но, дойдя до дверей, быстрым движением освободился от врагов и вошел, оставя рукав от своей рубашки.
Толпа восторжествовала; по вдруг набежали господа, узкие сюртуки которых, черные воротники, длинные камышовые трости и гнусная наружность не предвещали ничего доброго. Глядя на их поспешность, можно было подумать, что они идут на пожар.
— Сюда, господа, сюда! — показывал жест высокой фигуры хозяина, в ватном пальто шедшего во главе. В сорока шагах от толпы он отвесил им грациозный поклон и, указавши рукой по тому же направлению, исчез у поворота улицы или скорее из приличия скрылся, чтобы наблюдать, что дальше будет.
— Это полицейские.
—
— Ну-ка, подымайся и ступай за нами.
— Так скверно обращаться с бедняками! — кричит женщина, собиравшая деньги. — Это гнусно, гадко; что вам сделала эта девушка?
— Ступайте, вас не спрашивают.
— Нешто вы но видите, что она еле дышит!
— А вам, видно, хочется попасть в тюрьму?
— Нет.
— Ну так убирайся, да попроворней!
— Сжальтесь, — сказала Адель, — дайте мне отдохнуть!
— Ты отдохнешь в арестантской.
Адель старается встать на ноги, но, одолеваемая головокружением, снова падает.
— Да она просто смеется над нами! — сказал один из полицейских, бросаясь на нее. — Ты пойдешь, пойдешь, негодяйка!
Сильным толчком он обрывает ей передник, и собранные деньги рассыпаются по грязи; дети подобрали несколько монет, по прежде чем большая часть была найдена, проезжал извозчик и его позвали. Полумертвую Адель тотчас же втащили в фиакр. Можно сказать, что это был труп, который убийцы, скрывая преступление, спешат закопать в могилу.
— Что вы зеваете? — говорят они любопытным. — Пьяная баба, больше ничего.
— Это ужасно, чудовищно, гнусно! — шепчут свидетели, не доверяя подобной клевете.
Дверцы затворились, кучер сел на место. «В депо, в префектуру, коли вам это понятнее!» И фиакр двинулся…
Глава пятьдесят четвёртая
Адель снова лишилась чувств. Полицейские, посадившие ее в фиакр, сильно трясут ее в надежде оживить. До кучера долетают несколько фраз, выражающих опасность положения несчастной.
— Что она, притворяется, что ли?
— Ну, ты, тормоши ее хорошенько.
— Держи ее покрепче.
— А кажется, что она не притворяется.
— Ты ее ущипни.
— Да уж я щипал, словно деревянная.
— Посмотри-ка! Она уж и глаза, кажется, закатила! Неужели она умерла?
— Да, кажется, так. (Смеясь). Ай, ай, ай! На этот раз шутка скверная.
— Неужто она сыграла с нами такую штуку?
— Смеяться нечего, черт возьми, мы ловко из-за нее попадем впросак.
— Ничего не будет… Ты видишь беду, где ее нет; сдадим ее в дом мертвых, вот и все. Эй, кучер!
— Нет, нет, свезем куда-нибудь поближе.
— Пожалуй, скажем, что подняли на улице, из сострадания; а там пусть справляются, как знают, не наше дело.
— Так-то так, да кто заплатит извозчику?
— В самом деле, черт возьми, я не подумал об этом.
— Уж никак не я!
— И не я.
— Ах, да она сама заплатит. Я видел у нее сорок сантимов.
— Ну, марш! (Подымая штору). Кучер, на гауптвахту!
Приехали. Обменявшись с офицером несколькими словами, полицейские распрощались с ним, приведя его в восхищение споим великодушным поступком. Из фиакра Адель перенесли на носилках в комнату и положили возле печи.
Возвращение к жизни обозначилось легкими подергиваниями лица, конвульсивным движением членов; Адель зашевелилась, закашляла и вдруг приподнялась.
Адель осматривается кругом и через несколько мгновений восклицает сильно взволнованным голосом: «Где я?.. Стража! Тюрьма!.. О Господи!.. Тюрьма!»