Но Голубоглазый — мальчик особенный, патологически чувствительный, и, несмотря на все ее попытки как-то укрепить и закалить его, приучить о себе заботиться, он ничуть не менялся, так что в конце концов заботиться о нем всегда приходилось ей самой.
Морин была уверена, что он прикидывается. «Типичный среднестатистический ребенок, — говорила она, как всегда несколько надменным тоном. — Завистливый, мрачный, жаждущий всеобщего внимания». Даже Элеонора так думала. А вот Кэтрин Уайт считала, что в Голубоглазом что-то есть; она любила его приободрить. Именно поэтому Глория и перестала брать его с собой на работу, заменив Бенджамином, который так хорошо играл один со своими машинками и никогда не путался под ногами…
— Я не виноват, — дрожащим голосом пробормотал Голубоглазый. — Я же не знал, что они возьмут и умрут…
— Все когда-нибудь умирают, — сердито буркнула Глория.
Глаза ее сынишки моментально наполнились слезами, а лицо так побледнело, словно он вот-вот собирался упасть в обморок.
В глубине души Глории хотелось его утешить, но она понимала: подобное потворство опасно. Уделять Голубоглазому на данном этапе особое внимание — это потакать его слабостям. А ее сыновья непременно должны стать сильными! Как иначе потом они будут о ней заботиться?
— А теперь избавься от этой мерзости, — велела она сыну, мотнув головой в сторону синего ведерка. — Ступай, выброси обратно в море или сделай еще что-нибудь.
Он помотал головой.
— Я н-не х-хочу. Оно пахнет!
— Давай-давай! И побыстрее. Иначе, ей-богу, ты у меня получишь!
Голубоглазый с ужасом взглянул на ведерко; пять часов на солнце произвели с его содержимым существенные перемены. Рыбный, морской, овощной запах превратился в отвратительную, удушливую вонь. Мальчика затошнило, и он беспомощно захныкал:
— Мам, ну пожалуйста…
— Прекрати немедленно!
Теперь уже расплакался и его младший братишка. Точнее, завыл — высоким, испуганным, леденящим душу воем. Глория в бешенстве набросилась на среднего сына.
— Ну вот, добился своего? Ты только посмотри, что ты наделал! Как будто у меня и без ваших слез хлопот мало!
Не удержавшись, она отвесила ему звонкую пощечину. Но, собираясь еще раз его ударить, случайно задела босоножкой на пробковой подошве пресловутое ведерко, и его отвратительное содержимое выплеснулось прямо ей на ногу.
Для Глории это стало последней каплей. Отшвырнув Бенджамина, она обеими руками вцепилась в Голубоглазого. Тот пытался вырваться, но мать была слишком сильной; казалось, она вся состоит из проволоки и кабеля. Запустив пальцы ему в волосы, она заставила его наклоняться все ниже, ниже, пока он не ткнулся лицом в песок, прямо в ту ужасную, пенящуюся, как дрожжи, массу из мертвых рыб, крабов и гнилых кокосов. Мороженое таяло и текло у него по руке, капая в коричневый песок, но он так и не осмелился его выкинуть, ведь если бы он бросил мороженое, мать наверняка бы его убила, как он убил всех этих тварей, оставив их в ведерке на берегу, — и этих крабов, и маленькую камбалу с открытым ротиком, напоминавшим щель почтового ящика. Голубоглазый очень старался не дышать, но в рот и в глаза все время попадал песок; он и плакал, и пукал, и ничего не мог с собой поделать, а мать все сильнее злилась и в итоге заорала:
— А ну глотай это, маленький говнюк, как ты проглотил своего братика!
И вдруг все кончилось. Она вдруг умолкла и остановилась, удивляясь сама себе. Господи, да что с ней такое? Дети, конечно, кого угодно могут свести с ума, и все-таки о чем она только думала, боже мой!
— Вставай, — скомандовала она.
Мальчик рывком поднялся, все еще держа в руке растаявший рожок с мороженым. Лицо у него было перепачкано песком и той морской дрянью. Из носа шла кровь, хотя и не очень сильно. Свободной рукой он вытер кровь, размазав ее по лицу, и уставился на мать полными слез глазами. А она уже более спокойным тоном произнесла:
— Хватит реветь как младенец. Никто ведь не умер. Доедай лучше свое чертово мороженое.
2
Ну хоть какая-то версия правды! Да и о чем беспокоиться — на этой-то стадии игры? Он наверняка понимает, что отступать слишком поздно. Мы оба успели показать, на что способны. Или он все-таки снова пытается меня спровоцировать? А может, это мольба о сочувствии?
Последние два дня мы оба торчали дома, якобы болели гриппом. Клэр сообщила мне по электронной почте, что Брендана не было на работе. «Зебра» тоже целых два дня была закрыта. Мне не хотелось, чтобы он туда приходил. Во всяком случае, пока я сама не буду к этому готова.
Сегодня вечером я заглянула в кафе в последний раз. Дома, в собственной постели, я спать не могла; дом слишком незащищен, там запросто можно организовать пожар, или утечку газа, или еще какой- нибудь «несчастный случай». Ему даже не надо будет задерживаться, чтобы посмотреть, осуществился ли его план. В «Зебре» гораздо труднее что-то подстроить, она, по крайней мере, находится на одной из центральных улиц, а на крыше — камеры слежения. Хотя это не так уж и важно. Автомобиль заправлен. Вещи упакованы. Я могу выехать в любой момент.
А вы думали, я останусь и буду с ним сражаться? Боюсь, воин из меня никудышный. Я всю жизнь только и делаю, что от кого-то убегаю, поздно менять свои привычки. И все-таки странно — вдруг взять и бросить «Зебру». Странно и печально — после стольких-то лет. Я буду скучать по ней, мало того, буду скучать по тому человеку, которым была, пока там работала, по человеку, которого даже Найджел понимал лишь отчасти; он думал, что настоящая Бетан — другая…
Настоящая Бетан? Не смешите меня. Внутри этих русских матрешек нет ничего настоящего — там только раскрашенные маски. И все-таки «Зебра» — хорошее место. И там до поры до времени было безопасно. Я припарковала машину рядом с церковью и пешком прошла по пустынной улице. Большая часть домов была погружена во тьму; дома ведь закрываются на ночь как цветы. Однако неоновая вывеска «Зебры» так и сияла, отбрасывая на снег лепестки света; было приятно снова вернуться, хотя бы совсем ненадолго…
Меня ожидал подарочек. Маленькая орхидея в горшке с вложенной визитной карточкой, на которой написано: «Альбертине». Он сам выращивает эти орхидеи, он говорил мне. Почему-то мне кажется, что это очень даже в его духе.
Переступив порог, я сразу включила компьютер. Почти наверняка он еще в Сети.
«Надеюсь, орхидея тебе понравилась?» — прочла я.
Я не собиралась вступать с ним в беседы. Я обещала себе, что ни в коем случае не стану этого делать. Но потом решила: а что в этом, собственно, такого плохого? Вряд ли сейчас это что-то изменит.
«Она прекрасна», — быстро написала я.
