— Это, наверное, очень по-английски. Мы говорим о погоде.
— Знаете, о погоде говоришь, когда не знаешь, что сказать, — выдавила Роуз.
Или когда сказать надо так много!
Антон улыбнулся. Роуз видела, что он прекрасно понял, что она имела в виду.
— Сегодня прекрасный день, потому что суббота. Я всю неделю знал, что суббота будет прекрасной. В среду шел дождь. Когда дождь, на стройке грязь, грязь, грязь. Я говорю мастеру: «В субботу — солнце». Но он не интересуется.
— Наверное, в субботу ему предстоит что-то неприятное.
— Нет, я думаю, он существует только в будни. Невозможно, что у него есть жена, семья, своя жизнь. В выходные он — пфф! — исчезает. Но скоро, может быть, я смогу сказать ему «прощай».
— Еще одно собеседование?
— Следующая неделя. Те — нет, они меня не взяли. Отдали эту работу кому-то другому, но были любезны. Сказали, что я хорошо справился, что они сообщат другой фирме, чтобы на меня посмотрели. Так что… я надеюсь.
— И я. Да, я тоже очень надеюсь… Если мы пойдем этой дорогой, то выберемся к месту, где можно посидеть, — сказала она. — Помню, я водила сюда Люси и Джеймса. Да, это там, выше. Они всегда лазали вон по тому мертвому дереву, которое лежит на земле. Очень хорошо для детишек. Как странно — столько лет прошло, а оно все еще здесь, это дерево, на том же месте.
— Мертвое дерево не может уйти. Разве что кто-нибудь возьмет его и сожжет.
— Мне кажется, что оно здесь лежит на пользу окружающей среде. Место, где могут прятаться птицы и насекомые. Ну и дети, конечно.
— Это лучший… парк, который я видел. — Он показал рукой на просторы Хэмпстед-Хита, на серо- голубой город на горизонте. — Вы всегда приводите меня в хорошее место. В Лондоне их так много.
— Да, мы избалованы, у нас богатый выбор.
Роуз вдруг мысленно увидела своих детей снова маленькими, играющими на этом дереве. Теперь она здесь с Антоном. Идет по собственным следам.
— Ваш выбор всегда хороший. — Он улыбнулся. — Вот, я все сохранил в голове: Музей Виктории и Альберта, Ричмонд-парк, другой парк, где… где собаки и столько людей бегают.
— Гайд-парк.
— Да. Вот сколько у меня есть, чтобы помнить. Собаки. Спаниель? Правильно? Терьер и немецкая овчарка. Олени, перепеловые яйца, блюдо с птичками в музее. Я это прямо вижу.
— А здесь у нас длиннохвостые попугаи, — сказала Роуз. — Посмотрите, вон там, на дереве. Маленькие зеленые птички.
— Я думал, это не британская птица.
— Нет. Видимо, они вырвались на свободу, размножились, и теперь здесь целая популяция.
— Так, значит, они иммигранты. Попросили политическое убежище? Или по экономическим причинам, как я?
— Трудно сказать, — засмеялась она.
— Ну вот, теперь запомню еще «длиннохвостые попугаи». — Он помедлил немного, потом сказал: — Но лучше всего здесь… вы.
Они оба молчали.
А затем она повернулась к нему:
— Антон…
Он обнял ее. Его рука лежала у нее на талии, нежная и твердая. Это было так странно. Потом Антон стал целовать ее. Она почувствовала его язык у себя во рту: чужой, теплый, возбуждающий. Господи!
Потом он сказал:
— Простите меня. Я так долго хотел сделать это.
Всего несколько мгновений. Нет, целая вечность. Прошло столько времени, что теперь уже ничто и никогда не будет как прежде.
Она покачала головой. Ей хотелось сказать: «Я тоже». Не смогла. Не должна она это говорить. Роуз только взяла его за руку.
Он встал:
— Роуз, нам надо пройтись. Может, найдем еще британских птиц. Больших. Которые едят мертвых животных.
— Грифов? Не думаю. Только не в Хэмпстед-Хит.
Теперь они шли, держась за руки. Как другие пары. Как молодой человек и девушка впереди них, как вон та пара, уже не молодая, может быть, супруги. Все изменилось за несколько секунд из-за того, что было сказано, из-за того, что было сделано.
— До того как я приехал в эту страну, у меня были очень плохие времена, — сказал Антон. — Думаю, вы знаете. Жена ушла. Работы нет. Мне казалось, что я уже ничего не смогу сделать. Или все-таки смогу? Я все-таки смог: решил приехать сюда. Выбор… Я выбрал. Мы говорили об этом один раз… с вашей мамой. Помните?
— Да, помню.
— Я теперь знаю, что выбрал правильно. Здесь нелегко для меня. Но с каждым днем становится легче. Я начинаю снова жить. Учиться жить снова — это как учиться читать по-английски.
— Я рада, — сказала она. — Очень рада!..
Ее рука лежала в его ладони, между ними теперь все было по-другому. Легче, но и труднее. Намного труднее.
— Ваша мама учит — учила — меня читать. Вы… вы показали мне, что я могу жить. Я теперь хочу, чтобы пришел новый день, и следующий. Я могу… надеяться. — Он замолчал на секунду и сильнее сжал ее руку. — Это много, даже очень много. Но еще я знаю, что у нас — у вас и у меня — нет будущего дня. Воскресений вместе, путешествий в красивые места.
— Не надо, Антон… — сказала она.
— Но это правда. Я должен сказать.
Они остановились. Уже не на тропинке, а в стороне от всех, под раскидистым деревом, которому до них не было никакого дела.
Он взял ее лицо в ладони, поцеловал в губы.
— Ты замужем.
— Да.
— Значит, мы делаем нехорошо.
— Да.
Они смотрели друг на друга. Роуз видела в его глазах невероятную, другую жизнь. Антон смотрел на женщину, с которой мог бы быть очень счастлив.
— Есть слова… Значат одно и то же на всех языках. Три слова, — сказал он.
— Да, — ответила она. — Я знаю.
«Не произноси их! Не надо. Я не вынесу, если эти слова навеки останутся в моей памяти».
— Роуз, я не должен их говорить вслух, но мысленно я их произношу.
«И я».
— И я, — сказала она.
Антон на миг прикрыл глаза, потом слегка покачал головой. Он все еще держал ее за плечи, так они и стояли.
— Значит… мы оба думаем и знаем. Но это все.
Вокруг них жил своей жизнью Хэмпстед-Хит: лаяла собака, перекрикивались дети, где-то неподалеку стригли газон. Но для них время на секунду застыло. Они были одни среди всех. Потом он взял ее за руку. Антон и Роуз пошли прочь от этого дерева, снова спустились на тропинку, опять оказались среди людей. Мимо пробежал трусцой какой-то человек, потом ребенок с воздушным змеем. Они вернулись в обычный мир. Они то разговаривали, то молчали. Он рассказал ей о фирме, пригласившей его на собеседование. Она — о том, что Люси скоро приедет домой из колледжа. Они говорили о совершеннейших пустяках и все шли и шли, а летний день бледнел, клонился к вечеру, тени удлинялись. Время несло Антона и Роуз в их
