Он садится и сажает меня к себе на колени, и я с готовностью принимаю его объятия. Прижимаюсь к нему. Я ужасно подавлена несчастьем с отчимом, но глубоко признательна мужу за то, что он приехал, чтобы утешить меня. Он мягко гладит меня по волосам и держит за руку.
– Как «Чарли Танго»? – спрашиваю я.
Он усмехается.
– О, он просто яр, – говорит он с тихой гордостью в голосе. Я по-настоящему улыбаюсь впервые за несколько часов и озадаченно гляжу на него.
– Яр?
– Это из «Филадельфийской истории». Любимый фильм Грейс.
– Не видела.
– Кажется, он есть у меня дома на диске. Можем как-нибудь вместе посмотреть. – Он целует мои волосы и снова улыбается.
– Могу я убедить тебя что-нибудь съесть?
Я перестаю улыбаться.
– Не сейчас. Сначала хочу увидеть Рэя.
Плечи его тяжело опускаются, но он не настаивает.
– Как тайваньцы?
– Сговорчивы.
– В чем сговорчивы?
– Позволили мне купить судостроительный завод за меньшую цену, чем я готов был заплатить.
Он купил судостроительный завод?
– Это хорошо?
– Да, это хорошо.
– Но я думала, у тебя уже есть судостроительный завод. Здесь.
– Есть. Тот мы будем использовать для производства оснащения. А корпуса строить на Востоке. Так дешевле.
– А как насчет рабочих здешней верфи?
– Переведем их на другую работу. Думаю, нам удастся свести сокращения к минимуму. – Он целует меня в волосы. – Посмотрим, как там Рэй?
Отделение интенсивной терапии на шестом этаже строгое, стерильное, функциональное, здесь пищат аппараты и люди переговариваются шепотом. Четыре пациента помещены каждый в отдельный высокотехнологичный бокс. Рэй – в дальнем конце.
Папа.
Он кажется таким маленьким на большой кровати, в окружении всей этой аппаратуры. Для меня это шок. Мой папа никогда не был ни маленьким, ни слабым. Изо рта у него торчит трубка, и обе руки подсоединены к капельницам. На одном пальце – маленький зажим. Я рассеянно гадаю, для чего это. Нога лежит поверх простыни, заключенная в голубой гипс. Монитор показывает его сердечный ритм: пип-пип- пип. Сердце бьется сильно и ровно. Это я знаю. Медленно подхожу к нему. На груди – широкая белоснежная повязка, которая скрывается под тонкой простыней.
Папочка.
До меня доходит, что трубка, натягивающая правый угол рта, ведет к вентилятору. Его гудение сплетается с писком сердечного монитора в настойчивый, монотонный ритм. Вдох, выдох, вдох, выдох, происходящие одновременно с писком аппарата. На экране четыре линии, отражающие работу его сердца, каждая равномерно бежит поперек, ясно демонстрируя, что Рэй все еще с нами.
Ох, папочка!
Хоть рот и искажен вентиляционной трубкой, Рэй выглядит спокойным и умиротворенным. Словно крепко спит.
Хорошенькая медсестра стоит в сторонке, следя за мониторами.
– Можно мне к нему прикоснуться? – спрашиваю я ее, неуверенно протягивая руку.
– Да. – Она улыбается доброй улыбкой. На бейджике написано «Келли Н. Р.», и ей, должно быть, двадцать с небольшим. Она блондинка с темными-претемными глазами.
Кристиан стоит у изножья кровати, внимательно наблюдая за мной, когда я сжимаю руку Рэя. Она на удивление теплая, и я не выдерживаю. Опускаюсь на стул возле кровати, осторожно опускаю голову на руку и всхлипываю.
– Папа. Пожалуйста, поправляйся, – шепчу я. – Пожалуйста.
Кристиан кладет мне руку на плечо и успокаивающе сжимает.
– Все жизненно важные органы мистера Стила в норме, – тихо говорит сестра Келли.
– Спасибо, – бормочет Кристиан. Я вскидываю глаза как раз вовремя, чтобы увидеть ее потрясенный взгляд. Она наконец-то как следует разглядела моего мужа. Ну и черт с ней. Пусть глазеет на Кристиана сколько хочет, лишь бы помогла моему отцу выздороветь.
– Он меня слышит? – спрашиваю я.
– Он в глубокой коме. Но кто знает?
– Можно мне немножко посидеть?
– Конечно. – Она улыбается мне, щеки красноречиво пылают. Я ловлю себя на неуместной мысли, что она ненатуральная блондинка.
Кристиан с нежностью смотрит на меня, не обращая на медсестру внимания.
– Мне надо сделать звонок. Буду за дверью. Дам тебе время побыть наедине с отцом.
Я киваю. Он целует меня в волосы и выходит из палаты. Я держу руку Рэя, размышляя над иронией того, что только сейчас, когда он без сознания и не слышит меня, я действительно хочу сказать, как сильно люблю его. Этот мужчина был в моей жизни постоянной величиной. Моей скалой. И я никогда не думала об этом до сих пор. Я не плоть от плоти его, но он мой папа, и я очень сильно его люблю. Слезы текут у меня по щекам. Пожалуйста, пожалуйста, поправляйся.
Тихо-тихо, так, чтобы никого не потревожить, я рассказываю ему о нашем уикенде в Аспене. Я рассказываю ему о нашем новом доме, о наших планах, о том, что мы надеемся сделать дом экологичным. Я обещаю взять его с собой в Аспен, чтобы он порыбачил там с Кристианом, и заверяю, что мы также будем рады мистеру Родригесу и Хосе. Прошу тебя, только выздоравливай, папочка, пожалуйста.
Рэй неподвижен, вентилятор всасывает и выпускает воздух, и монотонный, но успокаивающий писк аппарата, показывающего работу сердца, – единственный ответ.
Когда я поднимаю глаза, Кристиан тихо сидит в изножье кровати. Я не знаю, как давно он там.
– Привет, – говорит он, и глаза светятся сочувствием.
– Привет.
– Так, значит, я еду рыбачить с твоим отцом, мистером Родригесом и Хосе? – спрашивает он.
Я киваю.
– Ладно. Пошли поедим. Пусть спит.
Я хмурюсь. Не хочу оставлять его.
– Ана, он в коме. Я дал номера наших мобильных здешним медсестрам. Если будут какие-то изменения, они нам позвонят. Мы поедим, поселимся в гостинице, отдохнем, а вечером опять приедем.
Номер в «Хитмане» выглядит точно так же, как я помню. Как часто я думала о той первой ночи и утре, что провела с Кристианом Греем? Словно парализованная, я стою на входе в номер. Бог мой, все это началось здесь.
– Дом вдалеке от дома, – говорит Кристиан мягким голосом и кладет мой портфель на одну из пухлых кушеток.
– Хочешь принять душ? Ванну? Чего ты хочешь, Ана?
Кристиан пристально вглядывается в меня, и я понимаю, что он растерян – мой потерянный мальчик, столкнувшийся с событиями, которыми не может управлять. Он замкнут и задумчив. Он не может контролировать ситуацию, которую не может предсказать. Это реальная жизнь во всей ее неприглядности, а он слишком долго отгораживался от нее и теперь незащищен и беспомощен. Мой милый, ранимый Пятьдесят Оттенков!
– Ванну. Я бы хотела принять ванну, – бормочу я, понимая, что он почувствует себя лучше, если будет
