— Это не его вина, — заступается за меня Учитель, в то время как я про себя соглашаюсь с обвинением врача.
Прав он, и еще как! Что же я за мужик, если позволил кому-то мать обидеть. Впрочем, доктор уже переключился на тонкости инфаркта миакарда, работу сердечных клапанов, кровообращение, от чего у меня в голове тумана только прибавилось. Концовка лекции, впрочем, звучит вполне оптимистично: организм у нее молодой, крепкий, все будет нормально, доктор гарантирует.
— А можно ее увидеть? — я умоляюще смотрю на врача. — На минутку… Только взгляну и сразу выйду.
— Ну, если на минутку, то можно.
Она лежит с закрытыми глазами и в ней трудно узнать молодую, симпатичную женщину, которая несколькими часами ранее с улыбкой проводила меня в школу. Ее лицо обрело черты отсутствия жизни, я содрогаюсь при мысли о сходстве с посмертной маской Пушкина, увиденной мною когда-то в музее. До меня доходит смысл, услышанной на той экскурсии, фразы: «Мертвенная бледность». Судя по выражению лица врача, я выгляжу не лучше мамы, потому что он, взяв меня под локоть, выводит из палаты:
— Голубчик, у нас здесь и своих больных хватает. Пошли, пока ты сам в обморок не упал.
Мне ничего не остается, как плестись следом. И тут Учитель, вновь приходит на помощь. Обняв меня за плечи, он негромко нашептывает, что кризис уже миновал — так говорят врачи, самое опасное, мол, позади, она молодая и сильная. И полушутя, полусерьезно:
— Сильная, как и ты. Ты же весь в нее, оказывается, — такими словами, наверное, успокаивал бы меня отец. Если б он был рядом. Я впервые испытываю потребность в мужском участии, наверное, так прощаются с детством. Как это здорово, когда рядом есть сильная дружеская рука, рука Учителя. Уже у самого дома, когда я выхожу из машины, он легко и просто говорит: — Вот еще что: держи это, тебе они пригодятся, — и он протягивает мне деньги. К этому я, вообще, не привык. Как тут быть — не знаю.
— Учитель, спасибо, но у меня все есть, — и я, упрямо сжав губы, покидаю машину.
— Да? И сколько их у тебя? Сто рублей? Двести? И их хватит, чтобы ты соки матери возил, лекарства покупал, врачам и медсестрам платил? Эти деньги не для тебя, для мамы твоей, для больной, прикованной серьезным недугом к постели, ради спасения жизни, которой ты должен быть готовым к любым жертвам. Понял? — он вышел из машины следом за мной.
— Понял. Я обязательно вам всё верну: и эти деньги, и те, которые вы врачу дали. Честное слово!
— Вот это мужской разговор. Конечно, вернешь, я же их тебе не дарю, а даю в долг. Вот начнешь работать и вернешь деньги. Так что не переживай. Ну, все давай прощаться, а то у меня еще дела, — и он крепко, по-мужски пожал мне руку. — Главное, Артем, не ссутулиться под тяжестью проблем, и не раскисать. Выпрямись! И — вперед!
Такой недели, как эта — без мамы — у меня в жизни не было. Школа начисто забыта, потому как все время торчу в больнице. Ко мне там привыкли, никто не гонит, не ругается, хотя ясное дело — путаюсь у медперсонала под ногами. Мама приходит в себя на следующий день, и я могу заходить к ней, правда, не больше, чем на пять-десять минут. Вскоре совсем полегчало — «Состояние больной стабилизировалось» — заверяют все. А я и сам вижу: с каждым днем все лучше и лучше. Мы с ней почти не разговариваем — «Больной нужен покой!», но я счастлив тем, что она возвращается к жизни. Накануне перед тем как ее выписывают, я прибрал квартиру и даже окна вымыл. Запомнилась мамина традиция — при первом же мартовском солнце она принимается за генеральную уборку, приговаривая со смехом, что такую красавицу, как нашу московскую весну, надо бы встречать при полном параде.
Она не успела покинуть палату, как тут же присела на припасенный мною по совету врачей «дежурный» стульчик, сам я примостился рядышком — сажусь на корточки рядом. В этой непривычной диспозиции она по давней привычке тянется погладить меня по голове, и, разумеется, натыкается на «ежик», невольно морщится:
— Артемка, у тебя раньше такие мягонькие волосы были, откуда взялась эта щетина?
— Мамочка, ты только выздоравливай, и я тебе обещаю голову мыть такими шампунями, от которых «волосы станут мягкими и блестящими», — отвечаю с искренним смехом голосом ломаки из рекламы.
— Ой, Артемка, какой же ты смешной, — смеется она. — И вытянулся как-то незаметно. В больнице меня совсем замучили расспросами, сколько тебе лет и как так получилось, что ты еще не в армии. Она тяжело, со вздохом поднялась и опершись мне на руку, с грустью проговорила: — Я так по дому соскучилась, поехали?
На улице моросит мелкий дождь, и мама подставляет лицо под капельки, радуясь весенней свежести, в то время как я выбегаю на дорогу «голосовать».
— А, может, в метро спустимся? Здесь же рядом, — просительно тянет она меня за рукав. На счастье в этот момент перед нами останавливается черная убогая «копейка», с гордо красующейся на капоте эмблемой «Мерседеса», в ней воняет бензином. День на удивление хорош: за рулем — русский человек, дорога без единой пробки, и дома полный ажур. Мама даже восхищенно присвистнула: что с ней случается в минуты особой радости.
— Артемка, неужели твоя работа?
— Ну почему же, мне домовой с барабашкой подсобили — чем могли. Вот я с ними на пару и привел нашу хату в божеское состояние.
— И чем же они тебе помогли?
— Барабашка вымыл люстру, а домовой окна, так что мне осталась сущая мелочь: прибрать в комнатах — вот и все! — Усадив ее на нашу табуретку в прихожей, я принялся стаскивать с нее сапоги.
— Ты мне лучше скажи, откуда у тебя взялись деньги? Я обратила внимание, что тебе пришлось потратиться. Правда, я кое-что откладывала, как говорится, на черный день. Но эти копейки в «Сбербанке», ты даже не знаешь, где моя сберкнижка лежит. Так что давай, признавайся, — шутливо грозится она.
— Мам, ты уверена, что сейчас мы должны говорить об этом? — мне страсть как не хочется затевать этот разговор.
— Уверена, да сил нет из тебя все выдавить.
— То-то, значит надо побыстрее выздороветь. Кстати, с чего это сердце у тебя так прихватило? — так удачно поменять мамину «пластинку» мне редко удавалось.
— Да ничего особенного, повздорила с шефиней из-за проектов, которые не успела сдать в срок, разнервничалась, как дура, и вот, что из этого получилось, — она виновато смотрит на меня. — Обычная служебная история. Шефиня сама перепугалась, в больницу ко мне приходила извиняться.
— Нам ее извинения как медведю полярное свечение.
— Ты хотел сказать «полярное сияние»?
— Не-а, именно — свечение. Так лучше — в рифму.
Она прижимает мою ладонь к своей щеке и долго не отпускает. А я мысленно извиняюсь перед ней за все свои прегрешения, обещая никогда более не напрягать ее. Позже, перед тем, как заснуть я думаю о том, что маму удалось спасти только потому, что рядом был Учитель. Не будь его, мне ни за что не вытянуть ее из этого мрака.
Воскресенье. Я с особым удовольствием разминаюсь в тренажерном, затем разгоряченный спешу полюбоваться собой перед зеркалом. Что и говорить, до Шварценеггера мне еще далеко, но посмотреть есть на что. Любому ясно — за себя постоять смогу.
Тут в раздевалке появляется Учитель. Он широко улыбается мне, очевидно, догадываясь о моих мыслях.
— Ну вот, я же говорил, что прорвемся. Как мама? — И тут же предостерегающе поднимает палец: — Как уговорились — без сантиментов.
— Она в порядке, — я отвечаю четко.
— Теперь о деле. У меня для тебя хорошая новость, со вчерашнего дня у нашего братства есть собственный сайт в Интернете. Так что твоя идея получила путевку в жизнь. Теперь дело за вами: чем заполнять сайт — этот вопрос надо обмозговать. Вечером собираешь отряд и ко мне. Жду в девять.
Вот он, мой час! Чувствую — грядет спецзадание! Предчувствие не обманывает меня. В общем-то,
