приступом голода. Бутерброды с колбасой, перехваченные в ближайшем гастрономе, что мертвому припарка. Бабуля сейчас наверняка наготовила целый котел пельменей. Но мне сейчас не до бабушкиных пельменей. К тому же бабуля, почище любого участкового фиксирует время ухода и возвращения домой. И аккуратно информирует мать: что да как. Пока старушка не появилась, мать не знала, во сколько я домой прихожу, а раз не знает, то и не нервничает. Ей сейчас и переживать нельзя. В общем, пельмени подождут. Что я за мужик, если голод перебороть не могу? А живот-то ворчит и с моими идейными доводами не согласен. Мне перво-наперво разобраться в клубе надо бы. И начинать надо с Даньки. Он в раздевалке:
— О, привет, брат, — он здоровается со мной так, словно ничего и не произошло.
— Привет, Данила! — я пристально вглядываюсь в него, он отворачивается и начинает натягивать футболку. — Ничего не хочешь объяснить?
— А что я должен объяснять? — он выглядит так, как будто ни в чем не виноват.
— А то, как вы оставили меня и смылись вчера? Не тема для обсуждения? — мне хочется послать его по известному общероссийскому адресу как никогда.
— А что ты ко мне пристал? Мог бы и других пораспрошать, — и он недобро усмехается.
— Ты за старшего был там. И лично я надеялся, что ты подашь пример как надо держаться. И уж никак не ожидал, что дашь первым деру, — я с презрением отворачиваюсь, чтобы не видеть растерянности того, кто еще недавно мне казался лучшим из братьев.
— Ну, ты, говори да не заговаривайся, — Данька тоже начинается заводиться. — А то я сейчас не посмотрю, что ты в любимчиках у Учителя ходишь, и так тебя отделаю, что вчерашнее тебе легким массажем покажется.
— Махаться я с тобой не буду, за это можно и из братства вылететь. Не для того я клятву давал. А раз я любимчик Учителя, то мне ничто не помешает рассказать, как все было, — честно говоря, я не собирался кляузничать, а вот припугнуть Данилу не мешало, авось не по совести, так хоть из трусости извинится.
— Валяй, только знай, что и мне есть, что рассказать о тебе, так что — вперед и с песней. А потом мы посмотрим, как Учитель отреагирует на то, что его любимчик любовь с полукровкой развел, — Данька поверх футболки натягивает свитер с символикой очень напоминающую ту, что горит у меня на запястье.
— Это кто полукровка? — у меня аж в ушах от такой наглости шумит.
— Ой, вот только не надо корчить из себя невинность. Тоже мне святая простота, а то ты не знаешь, что мамаша у твоей любимой Ирочки с Кавказа. Не то армянка, не то азербайджанка. Ну, тебе-то лучше знать, а по мне большего паскудства трудно представить, — и он со злорадной ухмылкой смотрит на меня.
— Врешь, ты все! Врешь! — у меня в глазах пляшут красные круги.
— А ты у нее сам спроси, тогда и посмотрим, кто прав, а кто — нет! — и он покидает раздевалку, оставив меня. Состояние пустоты и горечи — вот два слова, которыми я могу объяснить, что творится у меня на душе. Как после удара под дых опускаюсь на скамью, наступает абсолютная тишина, я слышу собственное дыхание и ничего более. Это и есть, наверное, полное одиночество, о котором я до сих пор только в книжках читал. Ничего не соображая встаю, и медленно плетусь к выходу из клуба. Со мной кто-то из ребят здоровается, но я не могу заставить себя ответить. Мне кажется, что у меня нет права находиться здесь. Неужели и тут я стану чужим? На улице сбрасываю оцепенение — мне немедленно надо ее увидеть. Все более ускоряю шаг, и не замечаю, что уже почти бегу. Этот безумный кросс прерывается перед неожиданно возникшим препятствием — ее блоком. Подниматься не хочу — боюсь, что не совладаю с собой. Набираю ее номер, а в голове бьется только одна мысль: пусть это будет не правдой. Господи, пожалуйста, пусть это будет не правдой.
— Ира, спустись вниз, это срочно, — и я даю отбой.
Через минуту она во дворе. На ней джинсы и какая-то смешная маечка, простая и необыкновенно красивая.
— Артем, что-то случилось с Надеждой Артемовной?
— Нет, с мамой все в порядке, — я говорю также как в клубе короткими рубленными фразами.
— Ой, у тебя такой голос был, совсем чужой. Я даже испугалась и сама не знаю с чего.
Она действительно взволнована. Я молча всматриваясь в ее лицо. Откуда-то издалека слышен ее тонкий голос:
— Артем, что же все-таки случилось? Скажи мне…
— Ира, пообещай мне, что сейчас ты скажешь мне правду, о чем бы я не спросил!
Разумеется, я смешон в своей нелепой позе, со сжатыми кулаками, свирепым лицом. Но что с того?
— По-моему, я знаю, о чем ты хочешь спросить меня, можешь быть уверен, что отвечу честно, — она смотрит, не отрываясь, мне прямо в глаза. Такой взгляд не может лгать.
— Это правда, что ты не русская? — затаив дыхание, я жду ответа.
— У меня папа — русский, выходит я — русская, но мама у меня азербайджанка. Увы, я не могу похвастаться чистотой крови, — последние слова она произносит с нескрываемым вызовом. Какого черта! Нашла, чем гордиться!
— Как ты могла? Ты скрыла это от меня? Ты же знала, как это для меня важно! — я в бессилии опустил руки.
— Артем, ты самый важный для меня человек. Я и представить себе не могла, что ты придаешь этому какое-то сверхъестественное значение. Важнее любви нет ничего, все остальное глупо и неважно, — она пытается взять меня за руку, я отшатываюсь. — Ах, я и забыла — я ведь из низшей расы. Мне противопоказано дотрагиваться до тебя? Недостойна вашей любви, молодой человек. Извините…
В голосе ее слышен приступ приглушаемого рыданья, но глаза остаются сухими и жесткими.
— Мне жаль, что ты не придала значение тому, что я, более всего ценю в себе — то, что я белый. Быть белым — бесценно! Для тебя это ничего не значащий факт, который лучше скрыть, притворившись русским человеком. А русским можно только быть. Ты даже не представляешь сколько лжи в одном только твоем дыхании… Нам больше не о чем говорить.
Мне не остается ничего иного, как развернуться и покинуть этот двор. Навсегда.
— Артем, Артем… Ну, подожди! — Она бежит за мной. — Это же все такая ерунда, мы же всегда понимали друг друга, нам же всегда хорошо было вместе.
— Вот именно, это ты правильно сказала — «было». Все кончено. Нам никогда не быть вместе. Прощай.
Я слышу биение своего сердца. И больше ничего. Она осталась в темноте, как в ином мире. Я быстро удаляюсь от места, где даже воздух дышит ложью и обманом.
Слышно как она бежит за мной, и я против воли оборачиваюсь. Обманщица стоит посередине дороги, закрыв лицо руками. Ну и пускай себе плачет, поделом ей. Ей никогда не понять, что она сделала со мной. С нашей любовью. Она уйдет из моей жизни, и я никогда больше не вспомню о ней, коварной, как весь ее род, грубо надсмеявшейся надо мной. Она даже не скрывает того, что ей глубоко безразлична моя русская кровь, что быть русским для меня самое главное на свете. Могу ли я любить такое существо, пусть и красивое?! Нет, и еще раз нет! Никогда и ни за что! И не надо обманывать себя всякими сантиментами о первой любви. Я ни для кого не должен делать исключений, если хочу оставаться верным себе и всему русскому. Надо набраться смелости и сказать себе, что она одна из миллионов черномазых, нашествию которых подвергается моя Родина! Так что же выбираешь, Артем, командир «Красного кольца»: Родину или красивую черняшку? Разумеется, Россию! Она появилась и исчезла. И теперь нет ей места в твоей жизни. У тебя иное предназначенье, и ей не быть в твоей судьбе. Ты, Артем, не можешь даже ее ненавидеть. Не заслужившая любви, недостойна и ненависти. На этом ставится точка. Возможно, все это и есть настоящий бред. Я падаю на кровать и мое беспамятство прерывается только утром, когда через стенку начинает орать во всю свою азиатскую глотку соседский гаденыш.
Утром я издали вижу ее у школьных ворот, явно поджидающей меня. Надо пройти мимо, вот так с невидящим взглядом. А если она окликнет, так оно и есть, надо скользнуть по ней с презреньем, вот так, и
