— Куда? — удивилась она.
— М… Необычное место, ты там не бывала. Кроссовки, джинсы одень. Что попроще. Поторопись только, время уходит.
Девушка нерешительно почесала нос и отправилась переодеваться.
— Вора задeржите вы, — едва она вышла, продолжил Бертран, — если у нас ничего не получится, ему придётся сыграть на своей флейте. Да, Старика придётся взять с собой, один он в опасности, где бы ни был. Олег, понадобятся деньги этой страны…
Подъездная дверь отсутствовала, создавалось ощущение, что её вырвало напрочь, оставив, как нервы, торчащие осиротелые петли. Снаружи сеялся странный свет: желтовато-зелёный, будто кто-то подмешал в солнце лишних акварельных красок. Кардиналы, старик и девушка выбрались осторожно, поминутно оглядываясь и сканируя местность. Вета порадовалась, что не надела пальто: даже в свитере почему-то было жарко. В ранний час двор пустовал. Дома хмуро склонились над квадратом земли, словно предъявляя свои права на площадку с парой кривых яблонь. Старые лавки и качели замело сухими листьями, в воздухе неприятно пахло раскалённой медью.
— Всем держаться рядом, — почти шёпотом приказал Бертран. — Ничему не удивляться. Не паниковать.
Они двинулись к улице Циолковского, чтобы затем выйти на проспект Мира, но уже в следующем дворе их поджидал сюрприз.
Идеально круглый островок снега венчал пустой милицейский УАЗик. У распахнутой настежь дверцы в сугробе, окроплённом красным, блестел широкий браслет мужских часов и обручальное кольцо. К ним тянулось сразу несколько цепочек следов.
— Кровь ещё свежая, — вполголоса, словно боясь спугнуть кого-то, оценил Мартин. — Гляди-ка, на цацки ловит, как на блесну…
Вета поёжилась: ей почудилось, будто затхлый воздух в салоне колыхнулся и снова застыл невидимым чудищем. Оглянувшись на небо, она долго пыталась прийти в себя: левую часть затянуло чёрно-зелёной мутью, густой, как расплавленный гудрон, и опасной, правая вся была заляпана оранжево- жёлтыми гепатитными пятнами. Солнце куда-то спряталось подальше от всего этого безобразия, укутавшись в грязно-оливковую тучу. На проводах серыми гирляндами висели дохлые голуби, перемежаемые мелкими воробьями и тёмными тушками галок. Мимо просеменила псина с человеческой берцовой костью в зубах. Зашагали торопливо, по-прежнему молча. Бог боязливо жался к Олегу, как к самому массивному из троицы.
По обочинам тротуара бледными поганками валялись новые ещё бюстгальтеры, галстуки, битая посуда, беловатые остатки пищи. Старая радиола задрала единственную уцелевшую ножку в небо. Вета вспомнила, давным-давно, когда мама была жива, у них в квартире пылилась точно такая же «Ригонда», а потом отец отнёс её в часть. Дырчатое дно щерилось десятками рваных проводков, искрящихся медью. Безвольным хвостом рядом лежал провод с желтоватой вилкой. Вдруг проигрыватель ожил, осветился изнутри, откашлялся и заявил:
— От советского информбюро… Кха-кха!.. Хррррхм! Работают все радиостанции Советского Союза…
— А как он… — начала было Вета, но её прервал мощный бас:
— Над границей тучи ходят хмуро,
Рай суровый тишиной объят.
На высоких берегах Амура
Часовые Родины стоят…
На Мира люди всё-таки оказались: маршруток раза в два меньше, редкие иномарки, «копейки». Две женщины, стараясь, как можно теснее прижаться друг к другу, торопливо семенили, стараясь нырнуть в ближайший магазин, юная, гламурно-пьяная, блондинка с банкой «Jaguarа» в руке брела на высоченных каблуках и раскачивалась, то и дело грозя рухнуть. Хмурый, плохо одетый дедок, что-то бормочущий и небритый, двое мужчин с бегающими глазами в стандартных китайских куртках беспрестанно косились на небо. Колобкообразная бабулька в кроваво-красном платке пристроилась у входа в училище прикладных искусств, повесив на необъятную грудь картонку с надписью: «Конец света, братья и сестры! Отмолю грехи каждого», и громогласно цитировала:
— Когда Агнец снял последнюю, седьмую печать, «бысть безмолвие на небеси, яко полчаса»! Явилось семь Ангелов, которым дано было семь труб…
Страшный гул заглушил её слова: казалось, весь мир содрогнулся от протяжного низкого рёва невидимого зверя, но больше всего было похоже на невероятно громкий вой трубы или охотничьего рога. Онемев, Вета зажмурилась и инстинктивно вцепилась в плащ Бертрана, Старик пал ниц, воздевая руки к гневящемуся небу, на фоне которого темнел ровный косяк каких-то неправдоподобно больших птиц. Наконец, вой стих. Мартин, поморщившись, прочистил уши: слух возвращался медленно, но верно.
Стайка школьников, возбуждённо галдя, скучковалась у газетного киоска:
— А я чё говорил! Дудит оно, дудит!
— Расходимся, — напряжённо скомандовал Бертран, с трудом оторвав от себя девушку. — При любых изменениях ситуации выходим на связь. Берегите Старика.
— Да хранит вас Великий Змей, — негромко отозвались кардиналы и быстро отправились вниз по проспекту.
Труба оглушительно грянула ещё раз, но немного дальше. Иветта взвизгнула, закрыв уши, и присела на корточки, намереваясь стать, как можно незаметнее. Мужчина поморщился, рывком поднял её и отряхнул голубые джинсы.
— Нужна маскировка… Где у вас тут..? Ага, гм, — загадочно определил он и потянул девушку к небольшой вывеске над подвальным помещением: «Moneytoo»[15].
Магазинчик тоже пустовал. С чёрных футболок, бандан и флагов приветственно скалились черепа, пентаграммы и перекошенные физиономии рок-звёзд, которых до неузнаваемости исказил печатный станок. Под потолком покачивались разноцветные гирлянды китайских колокольчиков. Колонки безрадостно предлагали:
—
За прилавком тосковала тощая мрачная девица лет семнадцати — изредка отбрасывая смоляную прядь, она меланхолично пережёвывала жвачку и разглядывала трещины в серо-известковых стенах. Невидимый певец со знанием дела изводил нервы:
—
Бертран бесцеремонно оперся на стойку, окинул усталым взглядом потолок с ржавыми потёками и улыбнулся продавщице.
— Хорошего дня, мадемуазель. Нам позарез нужны два чёрных плаща, банданы, чёрный лак, помада…
— Готичная вечеринка? — хмыкнула девица, приподняв густо накрашенную бровь.
— Даже не представляешь, насколько, — подмигнул Бертран. — Одна беда: заждались нас. Названивают, сил нет.
— Ща сделаем, — подмигнула она и нырнула под прилавок. — Размеры плащей?
— Мужской пятидесятый и женский… — кардинал смерил спутницу быстрым взглядом, — сорок второй.
Вета с изумлением смотрела, как на стойке появляется пузырёк лака, цилиндр помады, следом мятый ворох чёрного хлопка, словно сложенные вороньи крылья.
—
