Зубья вросли обратно — в материнскую твердь мощной кладки. Исчезли, будто не было их и в помине. Только звякнула об пол искореженная, изломанная, выщербленная и пожеванная полоска металла. Татарская сабля переломилась над самым эфесом. Бесполезная рукоять осталась в кулаке Бельгутая.
Степняк недобро оскалился. В узких щелочках глаз все еще полыхало пламя. Бельгутай покосился на перепуганную лошадку, забившуюся в угол. На лук в саадаке, притороченном к седлу, на колчан со стрелами…
— Тимофей, скажи послу, что в следующий раз камень может ненароком раздавить и его, — повелел Угрим.
Тимофей перевел слова князя.
Бельгутай медленно и аккуратно, словно подношение степняцкому божку, положил на земляной пол сабельную рукоять.
Тимофей облегченно вздохнул, бросил меч в ножны.
И опять татарин обвел его вокруг пальца! Резко распрямившись, нойон рванул из-за голенища нож- хутуг. Тимофей запоздало попытался остановить неугомонного степняка. Куда там! Руки схватили пустоту.
Бельгутай вновь атаковал князя. Шаг, другой. Разбег. Прыжок. Дикий звериный взвизг. Короткий кривой засапожник, занесенный над головой Угрима…
А князь опять не собирался ни отступать, ни уклоняться. На этот раз князь-волхв поймал Бельгутая в его последнем прыжке. В буквальном смысле поймал. Особым, непостижимым образом. Угрим вскинул руки навстречу татарину, что-то шепнул — коротко и быстро. Яркий синий высверк, полыхнувший на кончиках пальцев ищерского кудесника, ударил в летящую фигуру.
И… фигура замерла. Визг степняка оборвался. Бельгутай завис в воздухе — в полушаге от Угрима, в локте от пола. Завис нелепо и необъяснимо. Недвижимо. Поджатые ноги, рука с ножом, уже опускающаяся для смертельного удара, взметнувшиеся, да так и не опавшие полы походного плаща-цува, наброшенного поверх доспеха, перекошенное лицо, глаза навыкате, рот, раззявленный в беззвучном крике…
Угрим опустил руки. Устало выдохнул. Неодобрительно качнул головой, глядя на неподвижную фигуру перед собой.
Тимофей отступил на шаг, тоже не отводя глаз от подвешенного в воздухе посла. Тот не шевелился. Не моргал даже. А главное — не падал! Бельгутай был подобен искусно высеченному и раскрашенному истукану. Только… только истуканы ведь не парят в воздухе.
Тимофей повернул бледное лицо к Угриму.
Князь тяжело дышал, утирая пот со лба. Видимо, не так уж и легко было сотворить подобное чародейство.
— Он… он… он… — хрипло бормотал Тимофей. Слова давались с трудом. — Он жив, княже?
— Жив, — ответил Угрим. — Живой он может мне пригодиться, а от мертвого посла проку уже не будет.
— Но… — Тимофей растерянно поднял руку, указывая на Бельгутая. — Но как?!
— Ничего страшного, — отмахнулся князь. — Просто для него остановилось время. На время…
Тимофей непонимающе хлопал глазами. Однако князь в подробные объяснения вдаваться снова не стал. Утратив интерес к Бельгутаю, Угрим шагнул к вмурованному в камень бесермену.
— Давай-ка, Тимофей, поговорим теперь с другим нашим… хм… гостем.
Тимофей заставил себя отвернуться от Бельгутая и тоже обратил взор на голову, торчавшую из каменной колонны.
— Этого иноземца разве что только каленое железо разговорит, — рассеянно заметил он. — И то я не уверен. Крепкий дюже бесермен.
— Не только железо, Тимофей, не только, — усмехнулся князь. — Правда ведь?
Вопрос был обращен к пленнику.
— Княже, он, сдается мне, и языка-то нашего не разумеет, — предупредил Тимофей.
— Ничего, меня он поймет. — С губ Угрима не исчезала холодная улыбка.
Князь-волхв не отводил от полонянина немигающих смоляных глаз. И словно неведомая сила притягивала к тем глазам взгляд злых щелочек на искаженном бесерменском лице. Тимофей отчетливо видел: злости в них становится меньше. Страха — больше. Что творил сейчас Угрим с беспомощным пленником одними лишь своими темными очами, трудно было даже представить.
Итиро пришел в себя давно — еще в тот момент, когда, связанный и перекинутый через чужое седло, въезжал на колдовскую Тропу. Для него, между прочим, проложенную. Для него одного. Но послужившую другим. Двум идзинам, спасавшимся от погони.
Голова, налитая тупой пульсирующей болью, моталась, как мячик на веревке. В живот врезалась жесткая седельная лука, прочные волосяные веревки впивались в кожу. Но Итиро, как и подобает истинному синоби-но-мо, стоически переносил боль. Притворившись бесчувственной куклой, он пытался незаметно освободиться от пут.
Это оказалось непросто. Судя по всему, его вязал опытный мастер ходзё-дзюцу.[23] К тому же крепкие узлы на руках и ногах Итиро затягивали в тот момент, когда он лежал без сознания и не мог должным образом напрячь мышцы, чтобы после, расслабившись, быстро сбросить с себя веревки. Рослый бледнокожий идзин с широкими глазами едва не отправил его к праотцам бесхитростным, но мощным верхним ударом ороси ганмэн-ути. Ударом такой силы можно легко убить противника. Если знаешь как. И если хочешь. Но то ли проклятый идзин имел весьма смутное представление о расположении уязвимых точек-кюсё на теле человека, то ли ему нужен был живой пленник, а не труп. Так или иначе, но сокрушительный тэтцуи — «кулак-молот» — иноземца не вышиб дух из Итиро, а лишь на время пригасил искру жизни.
Очнулся Итиро уже будучи увязанным, как пук рисовой соломы. И все-таки не зря он считался первым генином клана. Во время скачки по колдовской Тропе ему удалось немного ослабить тугие узлы. Совсем чуть-чуть, самую малость. Однако и этого было достаточно, чтобы восстановить кровообращение в перетянутых конечностях, вновь обрести чувствительность и освободиться, когда придет время самому нанести смертельный удар. Когда они прибудут на место.
Только все пошло не так.
Яркий, невесть откуда взявшийся бело-голубой свет вдруг разорвал и поглотил искрящийся мрак Тропы. Итиро вместе с пленившими его идзинами швырнуло в незнакомое подземелье. Потом — падение с лошади и болезненный удар о земляной пол. Итиро вновь едва не потерял сознание, но все же не потерял, удержался на грани реальности.
А реальность, на которую Итиро рискнул взглянуть из-под прикрытых век, была такова: в подземелье, кроме него, находилось три человека. Точнее, даже два с половиной. Два давешних идзинских воина и один пожилой горбун. Неопасный на вид, безоружный. Пара вражеских буси[24] и калека — это не так много, чтобы отчаиваться! А из любого подземелья опытный синоби всегда сумеет отыскать выход!
На полу лежал идзинский конь со сломанной шеей и ободранными боками. К стене жалась перепуганная низкорослая лошадка. И лошадь эта тоже могла пригодиться. Так он рассчитывал.
Итиро заставил себя не думать о том, по воле каких сил он здесь оказался, зачем, почему и куда его забросило. Время для поиска ответов на эти вопросы придет позже. А пока Итиро просто ждал подходящего момента для нападения. И он дождался.
Идзин — тот самый, что ударил его своим молотоподобным кулаком, — извлек из мешка, притороченного к седлу павшего коня, заплечную суму-нагабукуро Итиро. С его, Итиро, добычей! На миг глаза всех троих иноземцев обратились к ней. И Итиро, выкручивая суставы и сдирая кожу, рванулся из ослабевших пут. Первой жертвой должен был стать рослый и опасный идзин. На него-то и бросился Итиро, рассчитывая овладеть оружием чужеземца. Вернее, он хотел броситься. Но неожиданно был остановлен горбуном, которого ошибочно счел самым безобидным из всех троих. И как остановлен!
Слабое, едва уловимое движение руки — таким не пустить даже «звезды смерти». И треск над головой. И павшая сверху каменная колонна, словно гигантская нога, топчет, давит, припечатывает Итиро к полу подземелья. И поздно, слишком поздно Итиро понимает, что перед ним…
