Ангел тьмы

ему доставлял удовольствие тот факт, что никто из нас (кроме, само собой, Маркуса) не мог понять, в чем заключается его план. Я, несмотря на все свое любопытство, почти восхищался Маркусом, который не выболтал секрет и подарил своему младшенькому момент славы — это была необычная внешняя демонстрация того, что за всеми своими масками братья глубоко привязаны друг к другу, — как, собственно, и должно, иначе им бы не удалось выживать столько лет в рядах сил полиции.

Мы поднялись наверх, и в передние окна штаб-квартиры я увидел, что тучи за Гудзоном, к западу, сгущаются, наливаются тем, что, похоже, может обернуться настоящим ливнем. Каждый нашел, куда сесть, а Люциус, встав у большой доски, взял заостренный кусочек мела и стал подбрасывать его точно так, как любил делать сам доктор: Люциус питал к доктору Крайцлеру величайшее уважение, причем несколько мальчишеское, так что подчас он, казалось, желал подражать ему как в целом, так и в мелочах.

Повторив для мистера Мура и мисс Говард свое убежденное мнение: сейчас нам более всего необходимо доказательство того, что дитя Линаресов у сестры Хантер и что именно она напала на сеньору в Парке, — Люциус принялся объяснять, каким образом такой простой предмет одежды, как жакет с пуговицами, может обеспечить нам сие доказательство. Вся эта штука с пуговицами, как только я услышал рассказ о ней, оказалась вполне очевидной, и мне слегка захотелось отвесить самому себе пинка за то, что не сообразил раньше: детектив-сержантам удалось снять с найденного у египетского обелиска куска свинцовой трубы хороший набор отпечатков пальцев, и для сравнения им требовались отпечатки сестры Хантер. На самом деле они не хотели ничего воровать из ее дома — она, похоже, была из тех, кто замечает пропажу даже самой мелкой безделушки. А с учетом того, что дом Хантеров, как выяснилось, пребывает под личной защитой Гу-Гу Нокса, сделанный ими выбор казался счастливым поворотом событий, — но нам все равно требовалось нечто такое, с чего можно было бы снять отпечатки для сравнения. Предмет одежды с пуговицами подошел бы лучше всего, ведь на застежках, пожалуй, не могло быть никаких отпечатков, кроме ее собственных, а большие плоские пуговицы представлялись достаточной поверхностью для получения полного рисунка нескольких пальцев сразу.

Это снимало вопрос о том, зачем Люциусу понадобился жакет или пальто — какая-то одежда, которую сестра Хантер могла носить на улице и дома. И этот вопрос в свою очередь подводил нас к тому, что для остальной части нашего отряда было таинственным новым миром, — к идентификации волос. Похоже, судебная наука дошла до такой точки своего развития, когда с помощью микроскопа можно было определить, принадлежит искомый волос человеку или животному, а если человеку, то не был ли этот человек кем-то конкретным, — при наличии образца волос этого самого кого-то для сравнения. Так вот, на маленькой шляпке, замеченной доктором у подножия обелиска, были, по мнению Люциуса, волосы маленькой Аны Линарес: волосы младенца, по словам Люциуса — «малой длины, зачаточные по характеру своему и обладающие необычайно хорошей пигментацией», — кажется, определить было проще всего. Поэтому нам сейчас требовался еще один образец волос Аны, взятый аккурат с одежды сестры Хантер, — чтобы поместить его под «сравнительный микроскоп» детектив-сержанта, этакую как бы двуствольную штуковину, которая позволила бы ему изучить два волоска, что называется, бок о бок и точно их сопоставить.

Но почему, недоумевали все мы, Люциус в качестве лучшего одеяния, с которого можно было бы взять подобный образец, выбрал пальто или жакет? Не проще ли попытаться выкрасть рубашку или, может, даже кое-что поинтимнее? Ответ детектив-сержанта оказался умен и достоин мужчины. Мы уже знали, что сестра Хантер бесстыдно выводила малышку на люди — считая, что никто и никогда не соберется арестовать ее за похищение ребенка (поскольку выкуп ее не интересовал), она, вероятно, наслаждалась любой возможностью заставить мир думать, что она способна иметь собственное здоровое, счастливое дитя. Рубахи, юбки, нижнее белье — все это она носила в помещении у Пыльников и одному богу известно где еще. К тому же мы знали, что ее определенно не смущает тесный физический контакт с массой всяческих типов, так что на этой одежде скорее всего — множество различных волос, на опознание и исключение которых ушла бы уйма времени. А время поджимало все сильнее: доказанная неспособность сестры Хантер как следует ухаживать за младенцами — учитывая ее практику в «Родильном доме» — определенно не замедлит сказаться. И тогда даже такое дитя, как Ана Линарес, скорее всего, станет намного капризнее, чем обычно, и ситуация лишь будет усугубляться. А если сестра Хантер переложит на ребенка вину за их неудавшиеся отношения (как, по предположению доктора Крайцлера, она уже делала раньше и сделает вновь), момент, когда маленькая Ана тоже начнет испытывать необъяснимые приступы удушья, один из которых в итоге и приведет к ее смерти, будет лишь вопросом времени.

Так что оставалось пальто или, что вероятнее даже в такой сравнительно холодный июнь, жакет: одежда, которую сестра Хантер немедля сняла бы, войдя в помещение, где собираются прочие люди, и, следовательно, число волос на ней было бы значительно меньше, — но в которой при этом Хантер могла быть, когда несла девочку, как это было в поезде Эл на Третьей авеню — крепко прижимая к груди.

Что и говорить, объяснение хитроумное — и когда детектив-сержант Люциус закончил, все мы, включая его брата, вознаградили его всплеском аплодисментов. Все беспокоились, сможет ли Кэт заполучить искомый предмет, но я утихомирил переживания: без лишних слов дал понять, что вряд ли нашлось бы много повседневных вещей, которые Кэт не смогла бы стащить, будь у нее на то достаточная причина.

Потом встал вопрос о том, что же делать с подвалом сестры Хантер. Мисс Говард вывесила на стену выполненный ею чертеж, и братья только что не обнюхали его. Остальные принялись бомбардировать мистера Мура подробными вопросами, на большинство коих он не был готов ответить даже несмотря на то, что беспрепятственно гулял по этому подвалу.

— Я же ребенка искал, господи боже! — запротестовал он после того, как кто-то осведомился, не заметил ли он каких участков бетона или кирпича, казавшихся новее обычного. — Я понятия не имел, что мне должно производить археологическое исследование. Обычный подвал — печь, какие-то шкафы, садовый инструмент и земляной пол. Кажется, были еще полки с консервами, хотя и не скажу точно. Ну знаете, как обычно, артефакты домохозяйства — старая мебель, несколько картинных рам…

— А располагалось оно все вот так? — уточнил доктор, разглядывая чертеж.

— Именно.

Доктор разочарованно вздохнул:

— Определенно ничего выдающегося. Правильнее всего, я полагаю, найти подрядчика, который выполнял работы.

— О, — мисс Говард подняла голову: глаза ее расширились, будто она осознала, что вспомнила нечто упущенное. — Но он умер. Мы спрашивали.

Доктор повернулся к ней:

— Он — что?

— Умер, — просто ответил за нее мистер Мур. — Умер сразу после окончания работ. Видимо, был другом клерка, с которым мы говорили в Архивном бюро. Он там много в записях рылся.

Доктор начал тереть виски:

— А клерк случаем не сказал, от чего тот умер?

— Сказал, — ответствовал мистер Мур, рассеянно покопавшись в карманах и извлекши старый кусок завернутого в бумагу баттерскотча.[28] — А-а, вот и пропитание!

— Мур! — нетерпеливо бросил Доктор.

— Гм? А, да. Подрядчик. Его имя здесь — прямо на разрешении. — Шумно пососав ириску, он вытащил лист бумаги. — Генри… Бейтс. Контора у него была в Бруклине. В общем, с ним приключился обширный инфаркт спустя пару дней после окончания работы у Хантер. И я его не виню. Работай я у этой леди, со мной бы стряслось то же самое.

Доктор лишь со вздохом покачал головой, не опуская рук. Видя это, мисс Говард еще больше занервничала:

— Думаете, это важно, доктор?

Тот поднял голову, пальцами натянув кожу под глазами:

— Меня действительно поражает это странное совпадение, да.

— В этом деле у нас уже было одно совпадение, — заявил мистер Мур, беззаботно отмахиваясь. — Нельзя доверять такому их количеству.