— А я скучала, — шепнула она, легонько касаясь повязки у меня на левом ухе и выбритой полянки на голове. — Господи, Гарри, что с тобой случилось?
— Ничего. Жив-здоров. Правда, может, подурнел малость.
— Ты с этим шрамом на лбу на Франкенштейна похож.
— Наверно. Я в зеркало теперь стараюсь не смотреть.
— А с губами-то что! Бедный ты мой…
— А нос как?
— Как раньше, картошкой. Только распух немного.
Мы пошли в «Линди». Я сказал Епифании, что если кто-нибудь будет на нас глазеть, остальные решат, что мы какие-нибудь знаменитости. Но никто нами не заинтересовался.
— К тебе этот лейтенант приходил? — спросила Епифания, макая креветку в обложенную льдом мисочку с соусом «коктейль».
— Ага. Порадовал, прямо к завтраку. Ты молодец, что секретаршей назвалась.
— А я талантливая.
— Тебе, вообще, в актрисы надо. Как ты Стерна: за один день два раза.
— Ну у меня же много лиц. И у тебя тоже.
— Это что, вуду?
— Нет, милый, это — закон жизни.
В восемь вечера мы уже ехали парком в сторону центра. Проезжая мимо озера, я спросил Епифанию, почему в тот раз ее община устроила жертвоприношение под открытым небом, а не в хамфо. Она сказала что-то про древесного лоа.
— Лоа?
— Лоа — это духи. Воплощения Бога. Их очень много: рада лоа и петро лоа, добрые и злые. Дамбалла это лоа. Бадэ — лоа ветра. Согбо — лоа молнии. Барон Самеди — хранитель кладбища, бог страсти и земной любви. Папа Легба хранит дома и места собраний, заборы и изгороди. Мэтр Каррефор — страж перекрестков.
— Вот этот, наверно, мой лоа-хранитель, — сказал я.
— Он хранитель колдунов и магов.
Новый храм надежды по Сто сорок четвертой улице некогда был кинотеатром. Над тротуаром навис старый козырек с огромной надписью «Эль Сифр» по всем трем сторонам. Я припарковался неподалеку, взял под руку Епифанию и пошел с ней на яркий свет.
— А зачем тебе Эль Сифр? — спросила Епифания.
— Это он мне снится.
— Сифр?
— Ага. Добрый доктор Цифер.
— Как это?
— А так. Пророк он только раз в неделю. Я его, знаешь, во скольких ролях уже наблюдал? Он как хамелеон.
Епифания сжала мне руку.
— Осторожней, Гарри, пожалуйста, осторожней!
— Да уж постараюсь.
— Не шути с этим! Если все так, как ты говоришь, у него большая власть. Нельзя с ним шутить.
— Ну давай, заходим.
Возле пустой билетерской будки стояла вырезанная по контуру и усиленная картоном фотография Цифера в человеческий рост. Мой клиент в костюме восточного шейха простирал длань, приглашая верующих в храм. Фойе было с помощью гипса и позолоты превращено в подобие пагоды — роскошный интерьер для киношной публики. Только теперь на прилавках вместо воздушной кукурузы, конфет и напитков разместилось полное собрание душеспасительных брошюр.
Мы нашли себе места рядом с центральным проходом. За ало-золотым занавесом негромко вздыхал орган. Партер и балкон были забиты до отказа. Я был единственный белый во всем зале, но никто, кроме меня, как будто не заметил этого.
— Это что за разновидность? — спросил я, подразумевая данное религиозное течение.
— Тот же баптизм, только с претензиями. — Епифания сложила на коленях обтянутые перчатками ладошки. — Церковь преподобного Лава. Только не говори, что ты про нее не слышал.
Мне оставалось только сознаться в моем невежестве.
— Так вот, у него лимузин в пять раз больше, чем у тебя контора.
Свет в зале погас, орган зазвучал громче, и занавес открылся, явив нашим глазам хор из ста человек в белом, построенных в форме креста. Прихожане поднялись и запели «Иисус был рыбаком». Я стал хлопать в ладоши вместе с остальными, с улыбкой глядя на Епифанию, наблюдавшую за церемонией со строгой отстраненностью правоверного, попавшего к язычникам.
Музыка взлетела до крещендо, и на сцене появился шоколадный человечек, облаченный в белый атлас. Ручки его были унизаны алмазными перстнями. Хор, по-военному маршируя, с безупречной точностью перестроился вокруг него, и крест превратился в белые лучи, расходящиеся от взошедшей луны.
Я перехватил взгляд Епифании и одними губами спросил ее:
— Это Лав?
Она кивнула.
— Братья и сестры, прошу вас, садитесь, — пронзительно возгласил преподобный Лав смешным тоненьким голоском мультяшного персонажа. — Братья и сестры, приветствую вас в Новом Храме Надежды. Сердце мое радуется вашим голосам. Вы знаете, что сегодня — не просто обычная наша встреча. Сегодня нас почтил своим присутствием человек святой жизни, прославленный Эль Сифр. Эль Сифр придерживается иной веры, но я глубоко уважаю его, ибо мудрость его велика и он многому может научить нас. Выслушаем же с вниманием и с пользою для души слова нашего досточтимого гостя.
Преподобный Лав обернулся к кулисам и раскинул руки. Хор грянул припев из гимна «Восходит новый день». Под рукоплескания прихожан на сцену вихрем вылетел Луис Цифер.
Я рылся в дипломате в поисках моего бинокля с десятикратным увеличением. Тюрбан, расшитый балахон — может, это и правда другой человек? Я навел фокус и увидел все то же лицо.
— То мавр, его узнал я горны, — шепнул я, наклонившись к Епифании.
— Что?
— Это Шекспир.
Епифания взглянула на меня с недоумением. Эль Сифр обратился к слушателям с затейливым восточным приветствием.
— Да пребудет с вами всяческое благополучие, — сказал он с низким поклоном. — Не сказано ли, что райские врата открыты для любого, кто дерзнет войти?
— Аминь, аминь, — отозвалось несколько голосов из зала.
— Разве кроткие наследуют землю? Ложь! Сильные наследуют ее. Разве не это видим мы каждый день? Разве лев не пожирает агнца; разве сокол не упивается воробьиной кровью? Отрицающий это отрицает порядок Вселенной.
— Верно! Верно! — горячо отозвался голос с балкона.
— Нагорная проповедь наизнанку, — язвительно шепнула моя спутница.
Цифер шагал взад-вперед по авансцене. Руки его были сложены, точно в мольбе, но в глазах горела неистовая ярость.
— Повозкой правит рука, сжимающая хлыст. Наездника не жалят острия шпор. В нашей жизни сила — вопрос воли. Так не будьте же ланями — будьте волками!
На каждую его фразу паства отвечала рукоплесканиями и сочувственными выкриками. Люди повторяли его слова, как на уроке Закона Божьего:
— Волками… волками…
— Оглянитесь. Посмотрите на улицы, на толпы, их наполняющие. Разве не сильный правит в этом мире?
