Мне казалось, что я прошел уже много больше, чем пять городских кварталов, разделяющих две станции. Иногда попадались ниши с трубами и железными лестницами, ведущими наверх. Я поспешно шел вперед, сунув руки в карманы, чувствуя успокоительное прикосновение шершавой рукояти револьвера с резными шашечками.
Вдруг в десяти метрах от меня возникла лестница, ведущая на платформу. Закопченная плитка поблескивала, как посеребренные луной развалины храма. Я замер на месте и затаил дыхание. Сердце колотилось об «лейку». Где-то впереди раздался детский крик.
Глава сорок четвертая
Эхо повторило его. Я долго прислушивался. Похоже было, что крик доносится с противоположной платформы. Перебраться через четыре пары рельсов — задача не самая простая. Я задумался было, не безопасней ли будет посветить фонариком, но вспомнил, что фонарик остался дома.
Двойные ленты рельсов отражали свет далеких фонарей. Несмотря на темноту, я разглядел ряды железных балок, похожих на черные стволы деревьев в полуночном лесу. Чего я не видел, так это собственных ног, зато коварное присутствие во мраке контактного рельса с бегущим по нему электричеством ощущал великолепно.
Послышался шум приближающегося поезда. Я обернулся и посмотрел в жерло тоннеля. С моей стороны путей все было чисто. Шел местный из центра. Когда он пролетал мимо заброшенной платформы, я воспользовался случаем, под его прикрытием пробрался между балок и перешагнул через два контактных рельса. Потом, ступая по шпалам, я пошел вдоль полотна, по которому ходит экспресс из центра.
Снова раздался шум. Я обернулся и обомлел: по тоннелю на меня летел поезд. Я шагнул между балок, разделяющих магистральные пути, мельком гадая, заметил ли меня машинист. Поезд промчался мимо, воя и стреляя искрами из-под грохочущих колес, словно рассерженный дракон. Я перешагнул через последний контактный рельс и взобрался на противоположную платформу. Все звуки потонули в оглушительном шуме. Когда четыре красных огонька заднего вагона мигнули в последний раз и погасли, я уже стоял, вжавшись в холодный кафель стены.
Детский плач затих, или же его не было слышно поверх монотонного гудения голосов. Казалось, что слова не имеют смысла, но из книг, прочитанных сегодня вечером, я знал, что это вывернутая латынь. Значит, к началу службы я опоздал.
Я достал револьвер и медленно пошел вдоль стены. Впереди виднелось пятно слабого, размытого света. Скоро я различил странные тени, мечущиеся в холле, служившем некогда входом на станцию.
Турникеты и пропускные воротца из холла давным-давно убрали. Из моего угла мне видны были толстые черные свечи, прилепленные вдоль внутренней стены. Если у них тут все по правилам, то свечи должны быть сделаны из человеческого сала, как те, что я нашел у Мэгги в ванной.
Пришедшие на мессу были одеты в длинные балахоны. У каждого на лице была маска животного. Козлы, тигры, волки, рогатые твари всех мастей задом наперед читали литанию. Я опустил револьвер в карман и взял «лейку».
Свечи окружали низкий алтарь, покрытый черной тканью. На кафельной стене над ним висел перевернутый крест.
Главный жрец, жирный и розовый, был облачен в черную ризу, богато расшитую золотыми символами каббалы. Спереди она была распахнута, видно было голое тело. Его член торчал вверх и слегка подрагивал в свете свечей. По обе стороны алтаря двое молодых служек в одних только тонких стихарях раскачивали кадилами. Плыл острый и сладкий запашок горящего опиума.
Я сделал несколько снимков жреца и его пастушков. Больше ничего снять не получалось: мало света. Толстяк читал перевернутые молитвы, люди вокруг кричали и хрипели. Мимо прогрохотал экспресс в сторону центра, и я сосчитал их в дрожащем свете. Всего семнадцать человек вместе со жрецом и служками.
Насколько я понял, под своими балахонами все они были голые. Мне показалось, что я видел Крузмарка: крепкое стариковское тело и львиная маска. В темноте блеснула серебряная седина. Он кричал и притопывал вместе с остальными. Пока шел поезд, я успел сделать еще четыре кадра.
Жрец взмахнул рукой, и из тени вышла прелестная девочка-подросток. На ней были траурные одежды, ее длинные, до пояса, золотые волосы словно светились в темноте. Она стояла очень тихо, пока жрец расстегивал застежки. Черная ткань беззвучно скользнула на пол, обнажив в свете свечей ее худые плечики, чуть наметившиеся груди и золотой пушок внизу.
Жрец повел ее к алтарю. Я фотографировал. Девушка двигалась медленно, словно во сне, видимо, под действием сильного транквилизатора. Ее положили навзничь на алтарь, и она бессильно свесила ноги и раскинула ладони. Жрец вложил ей в кулачки короткие и толстые черные свечи.
— О Люцифер, — пропел он, — заклинаем тебя, прими непорочную чистоту девы.
Он опустился на колени и поцеловал девушку между ног. На спутанном золоте остались блестящие капельки слюны.
— Прими эту девственную плоть во славу божественного имени твоего.
Он поднялся на ноги, и один из служек протянул ему открытый серебряный ларец. Жрец взял из ларца облатку для причастия и вышвырнул остальное под ноги пастве. Под перевернутые молитвы люди принялись топтать прозрачные кружочки, некоторые мочились на них, и струйки шумно разбивались об пол.
Служка протянул жрецу высокий серебряный потир. Другой собрал с пола раскрошенные облатки и высыпал их в него. Жрец поставил потир на прелестный девичий живот. Зрители топтались вокруг, сипло дыша, как свиньи во время случки.
— О Астарот! О Асмодей! О князи дружества и любви, примите кровь, что прольется во славу вашу.
Пронзительный вопль ребенка перекрыл похотливое хрюканье. Из тени выступил служка с брыкающимся младенцем на руках. Жрец ухватил младенца за ножку и поднял высоко вверх. Человечек лягался и орал.
— О Ваалберит! О Вельзевул! — прокричал жрец. — Во имя ваше приношу в жертву чадо сие!
Все произошло очень быстро. Жрец передал ребенка служке, а тот протянул ему нож. Лезвие, блеснув, перехватило ребенку горло. Крошечное существо забилось, крик перешел в задушенный клекот.
— Посвящаю тебя господу нашему Люциферу. Да пребудет с тобой мир, дарованный им.
Ребенок умер. У меня кончилась пленка.
Утробные стоны перекрывали нарастающий гул поезда. Я присел на слабых ногах и, привалившись к стене, стал заряжать в «лейку» новую пленку. Меня никто не заметил. Служка потряс обмякшее тельце над потиром, извлекая последние бесценные капли. Ярко-алые брызги блестели на грязных стенах, на бледной коже девушки на алтаре. Если бы каждый щелчок «лейки» нес в себе пулю! Если бы можно было выплеснуть на забытые стены другую кровь!
С ревом и грохотом через станцию пролетел поезд, безжалостный свет упал на людей и их дела. Жрец отпил из потира, а остальное выплеснул в толпу. Маски завыли в бешеном упоении. Мертвого младенца отбросили в сторону. Служки, закинув головы и заходясь смехом, ласкали друг друга.
Жрец, оплывая розовым жиром, сбросил ризу, опустился на колени перед забрызганной кровью девушкой и собачьими рывками забился в ней. Девушка лежала неподвижно. В кулачках у нее по-прежнему торчали свечи, широко раскрытые глаза слепо уставились в темноту.
Люди обезумели. Они срывали с себя ризы и маски и яростно совокуплялись прямо на каменном полу. Мужчины и женщины сцеплялись во всех возможных сочетаниях, некоторые даже вчетвером. Яркий свет из окон проезжающего поезда погнал по стенам их обезумевшие тени. Их крики и стоны были слышны даже поверх бешеного грохота колес.
Крузмарк навалился на маленького волосатого человечка с большим брюхом. Они пристроились у входа в мужскую уборную и в мелькающем свете были похожи на актеров из немого порнофильма. Я убил
