Скворчание квартирного звонка. Касьянов, опередив Наталью, открывает дверь.
За порогом стоит Дардыкин. Он смутился.
— С приездом, Марат Денисович.
— Входите. Хочу отпраздновать встречу со своей родной женой. Прошу быть гостем.
— Вы слишком радушны. Я бы в подобной ситуации любого гостя турнул. Наталья Васильевна, я забежал сказать, что мы установили новенькие рессоры на стеклозаводскую машину скорой помощи.
— Признательна вам, Валентин Георгиевич.
— Наташенька, приглашай шефа к столу.
— Такая долгая разлука... Я возражаю.
Дардыкин уходит в квартиру напротив. Касьянов смущенно разводит руками.
— Несуразная ты личность, Марат Денисович.
Наталья воспрянула. Усталость и прихмурь покинули ее. Нельзя не понять, что она ждала приезда мужа и только в последнюю минуту в ней пробудилась радость, что Касьянов тут, рядом.
— Ты испугалась дуэли?
— Ты очень мало смыслишь в женской психологии.
— Откуда мне смыслить? Ты единственная женщина в моей жизни...
...Он несет из ванной комнаты Наталью, завернутую в простыню. Усаживает в постель. Покамест он обдирает фольгу с пробки, которой закупорена бутылка шампанского, Наталья укладывает уступом подушки, откидывается на спину. Ее длинные волосы веером рассыпаются по верхней подушке.
Касьянов взглядывает на жену, замирает, пухово ступая, будто видит себя во сне, идет к тахте.
— Не надо вина, — говорит Наталья, выпрастывая руки из-под простыни. Касьянов тоже видится ей как во сне.
Ладонь Касьянова скользит по ее лбу, по щекам, по шее. Здесь его пальцы захватывают край простыни, тянут ее. Натальины руки возражают, придерживают простыню.
А через мгновение, накрыв ею Наталью, Касьянов откупоривает шампанское, разливает в бокалы. Подав ей бокал, говорит:
— Твое любимое: из подвалов «Нового света», коллекционное. Неожиданно купил в ресторане поезда. Со времени нашего медового месяца в Крыму вкусней новосветского шампанского ничего не пил.
— Ты, кажется, хотел удостовериться, что я — это я?
— Я удостоверился в том, что ты прекрасна, как прежде, но желанней, чем раньше.
— Не хватает лишь тоста на кавказский манер.
— Что бы я делал в мире без тебя?
— Чего бы ты ни делал, тебя почти нет. Ты — робот.
— Наташенька, тост: пусть преданность делу не переходит в трудовой идиотизм и не служит целям самоуничтожения.
Чокаются. Пьют.
— Если бы ты женился на Инне, интересно, каким бы ты стал?
— Помнишь сердолики Кара-Дага?
— Ты у нас специалист по самоцветам.
— Лучший из лучших сердолик без трещин, в голубовато-белой оболочке. Оболочка оберегает от губительного воздействия моря, перепада температур, ветра. Ювелир снимает оболочку, и сердолик открывается во всей сказочной наготе.
— Комплиментщик.
— Одна любовь нас спасает от пагубного воздействия жизни, другая — обрекает на горе, на падение, на гибель. С Инной я был бы...
— Не пытайся доказать, что ты счастлив со мной.
— И не собираюсь доказывать.
Та же комната. В окне — луна. Предметы силуэтно черны. Лица Натальи и Касьянова, лежащих в постели, светятся.
— Знаешь, Маратка, без тебя я спасалась твоими стихами. Помнишь стихотворение «В Планерское входит лето»?
— Забыл.
— Почитать?
— Ага.
Внезапно зазвонил телефон.
— Не бери трубку.
— Ты что?!
Он схватил Наталью за руку.
— Немедленно отпусти.
— Глубокая ночь ведь.
Наталья вырвалась. Села на край постели. Трубка возле уха.
— Я слушаю. Марат, и ты слушай.
Мальчишеский голос из трубки:
— Доктор, мамка умирает,
— Игорь, я сейчас.
Из трубки доносится рев.
— Я бегу, Игорь. Марат, это неподалеку. Славная женщина. Работала стеклодувом. Рак печени.
— И я с тобой.
— Расстроишься. Отдыхай. Закрою ей глаза, посижу с Игорем и вернусь.
— Я с тобой.
Они быстро идут через сосновую рощу, минуют больницу, входят в крупнопанельный дом.
Игорь стоит возле спинки кровати, на которой умирает мать. Он безмолвно плачет. У изголовья
