О его ремесленной прозе сказать нечего. В бесславном своём конце пути Константин Симонов тем, принял немалое участие в травле Солженицына, как раньше приложил лапу к травле Ахматовой и Зощенко.
……………………………………………………………………………………..
А в 1977 году (на третий день после гибели А.А.Галича!) видел я, как бледно и верноподданно выступал Симонов, гастролируя в зале бывших парижских боен. Читал он нечто казённое и вялое, да ещё в компании Роберта Рождественского и Евгения Евтушенко! Куда уж дальше?
13. РУССКИЙ КАЛИФОРИФОРНИЕЦ (Николай Моршен)
Если сравнить количество поэтических имен так называемых шестидесятников или 'медного века' с количеством имен (не графоманских, а настоящих) из 'военного поколения', то сравнение будет не в пользу последнего… И это понятно — ведь среди погибших на войне и убитых в лагерях было немало талантливых людей, о которых мы никогда не узнаем.
Среди выживших и состоявшихся поэтов этого несчастного поколения, есть люди, оказавшиеся в эмиграции в результате второй мировой войны — «парижанин» Юрий Одарченко и «американцы» Иван Елагин и Николай Моршен.
Поэты атомного племени,
Мы не из рода исполинского,
Мы гибнем без поры без времени
Как недоносок Боратынского,
Мы тоже ищем в мире зодчего,
Но, не желая долго мучиться,
Мы живы верою доходчивой
В идею «всё-ведь-ни-к-чемучества!»
Мы тоже можем грезить демоном,
Но забываем то и дело,
Что задается эта тема нам
Не Лермонтовым, а Максвелом.
И мы сгибаемся под бременем
Того, что быть должно бы знаменем,
Рождаясь в веке двоевременном:
Плоть в атомном, а души — в каменном.
Я не случайно привел это стихотворение полностью — оно, по-моему, самое 'моршеновское'. Чуть иронический тон, философский подход ко всему — отсюда самоирония на темы кардинальные, созвучие или диссонанс души со всем, что сотворено природой и человеком. А стилистические приёмы — то от акмеистов, то от обериутов…
Задавая себе вопросы о смысле бытия, поэт говорит языком современного человека, который не в силах игнорировать то, что при¬несли ему прошлые века, но не может и не рассматривать природу непосредственно, прямым — и в чём-то недостоверным — взглядом, как бы из незапамятных времён:
Клубились ночи у реки,
Вулканы извергали пламя,
Светились папоротники
Палеозойскими огнями,
Когда с разрезом скифских глаз
Из тьмы болота выполз ящер.
Ступил на землю первый раз
Мой пресмыкающийся пращур.
Нет, он предугадать не мог
Разлив грядущих поколений,
Неиссякающий поток
Взаимосвязанных явлений,
Меня в цепочке появлений,
Мой мир, где рядом Планк и Блок!
Сегодняшний человек может оглянуться, попытаться понять зигзагообразный путь, пройденный жизнью, которая в развитии и есть ведь пресловутый «процесс сотворения мира». Мы живем в Восьмом Дне Творения. И не меньше, чем античные предки мучаемся над вечной загадкой познанья самого себя. И смотря вперёд, ты всегда обращаешься в прошлое. Спекуляции же на криках об особой роли 'современности' нужны только политиканам типа Людовика Пятнадцатого ('после нас — хоть потоп'), или типа Ленина ('Если большевикам придется уйти, они громко хлопнут дверью')
(Хлопка мы, кстати, не услышали, зато вони.)
Этот антиисторизм свойственен всем, кого страшит свобода и непредвзятость человеческой мысли «Исторические параллели опасны» — выразился поэтому Сталин в беседе с Г.Уэллсом.
И если нельзя было отменить историю (футурологию у нас уже отменяли!), то ее надо было непременно причесать и переделать по орвелловским рецептам.
Но поэтов, к счастью, причесать труднее… В этом смысле интересно 'Послание к А. С. П.' Н. Моршена: он пишет не оду Пушкину, к чему все давно привыкли, а стихи, где преклонение слито со справедливым упреком:
Простите, если я не прав,
Но нолстолетья роковые
Национал-гемофилиии
Отбили к силе аппетит,
И от 'Клеветников России'
Меня давно уже мутит.
Пушкин говорил «о старом споре славян между собою», отстаивая правоту Николая Первого, подавившего Варшавское восстание 1830 года, а в наше время ссылки на эту фразу Пушкина помогают прикрыть его именем не один агрессивный поход социалистического империализма, перед которыми Николаевские, классические — кустарщина и только:
Открылся новый смысл и вид
У слов старинных 'Кремль и Прага',
От них кровоточит бумага
И пламя Палаха горит,
И ощущает боль и стыд
