По детдомам, как по штрафбатам,
Что ни сделаем, всё — вина.
Под запрятанным шла штандартом
Необъявленная война!
И те, кто 'похоронены где-то под Нарвой', и те, кто видит, как но¬чью 'бронзовый генералиссимус шутовскую ведет процессию', тоже обречены, и выход из этой лжи и крови видится Галичу один:
Только есть на земле Миссолонги,
Где достанется мне умереть!
Так и умер Александр Аркадьевич Галич, как Байрон до последнего мига не забывший 'о несносной своей правоте'. Внутреннюю свобо¬ду, выбранную свободу, надо проявить в действии. Чтобы Миссолон¬ги стали подтверждением твоего права судить эпоху.
И все так же, не проще
Время пробует нас:
Смеешь выйти на площадь?
Можешь выйти на площадь
В тот назначенный час?
Где стоят по квадрату
В ожиданье полки
От Синода к Сенату
Как четыре строки!
2.
А может быть, вовсе и не зал суда — а пивная, шалман, кабак…
За несколько дней до смерти Галича вышла вторая его книга стихов.
Открывается она песней, которая стала классической ещё до книжки, сразу после первого исполнения ее в 74 году. Эта песня — 'Когда я вернусь' и дала название книге.
В этой книге впервые публикуется миниатюрная поэма «Письмо в семнадцатый век», где на тесном пространстве в сотню строк соседствуют глубочайший лиризм и хлёсткая памфлетность. Двадцатый век с его пошлыми 'светилами из светил' и семнадцатый, в котором поэт ви¬дит свою Прекрасную Даму — девушку с картины Вермеера. Причудливое переплетение времён, и сплетение того реального мира, в котором обита¬тели 'государственных дач' страшны сво¬ей неистребимой пошлостью, с миром красоты, условно отнесенным автором на триста лет назад…
Я славлю упавшее в землю зерно,
И мудрость огня,
За всё, что мне скрыть от людей не дано,
Простите меня!
А есть ли что-нибудь страшнее, чем стыд за свой век и свою страну?
Поэмы Галича — философские. 'Поэма о бегунах на длинные дистанции ' (она же поэма о Сталине), что она по жанру? Мистерия? Фарс? Памфлет? Историософские стихи? Бытовые новеллы? Лирика? Сатира? Все вместе! Летят в тартара¬ры все единства, начиная с единства приема.
То же можно сказать и о поэме 'Кадиш', посвященной легендарному польскому педагогу и писателю Янушу Корчаку. При всем диапазоне, от лирических пронзительных песен ('Когда я снова стану маленьким') и до притчи (о князе, захотевшем закра¬сить грязь), от иронического и жуткого блюза и до новеллистическо¬го повествования, вся поэма содержит тот нравственно-философский заряд, который заставляет читателя и слушателя воспринимать ее как лирико-философское произведение, в котором фрагмент за фрагментом в последнюю ночь проходит перед героем вся его жизнь.
Такой же монтаж кинокадров, перебрасывающий нас от Себастьяна Баха в московскую коммуналку и обратно к Баху, и стихи 'Еще раз о чёрте' — с их антифау¬стовским фарсом, и наконец, кафкианский жуткий фарс 'Новогодней фантасмагории', где страшным контрастом миру сегодняшних московских квартир возникает белый Христос — который 'не пришел, а ушел в Петроградскую зимнюю ночь' (полемика с Блоком) — Галич совершил невозможное, немыслимое: соединил воедино 'песенку' и философскую поэзию, гитару и моли¬тву, жаргон и язык пророков.
Вся вторая книга, от цикла 'Серебряный бор' до цикла 'Дикий За¬пад' — история жизни поэта. Словно биографическая поэма с множес¬твом отступлений. Они называются 'Упражнения для левой и правой руки' — это корот¬кие стихи, лирико-сатирические миниатюры, они порой и эпиграфы.
Когда после строк 'Промотали мы свое прометейство, проворо¬нили свое первородство' канареечка жалобно свистит бессловес¬ный гимн бессловесного государства, а затем идет 'Песня об отчем доме', становится ясна связь интермедий с основными песнями цикла.
Персонаж, именуемый тут 'некто с пустым лицом', узурпировал право определять, кто в стране сын, а кто — пасынок. Для Галича же этот 'нек¬то' представляет страну
не больше, чем вышеуказанная канареечка.
Логически завершает книгу поэма 'Вечерние прогулки'. Вот она-то и открывает нам, что мы сидим в кабаке.
И становится понятно, что творчество Галича в целом напоминает 'опе¬ру нищих', жанр поэзии, родившийся в начале восемнадцатого века вместе с музыкальной комедией Джона Гея, так и называвшейся.
Полифоническая поэма, состоящая из монологов разных людей. Собравшиеся в таверне бродяги, разные фигуры с разных уровней социального дна, в песен¬ках, куплетах, монологах спорят, исповедуются, хвастаются…
Поэмы этого жанра, сохраняя традицию, писали после Гея Роберт Бёрнс, Эдуард Багрицкий, переделывая Бёрнса, Бертольд Брехт и Вацлав Гавел.
Сравним поэму Галича хотя бы с поэмой Бернса 'Веселые ни¬щие'. У Бернса — вор, солдат, маркитантка, кузнец, цыган — все это люди за бортом жизни. Все — 'бывшие'. У Галича — 'два очкастых алкаша', работяга, буфетчица, партийный чиновник… По сути всё советское общество присутствует в шалмане — и партия, и рабочий класс, и интеллигенция… Только вот колхозного крестьянства тут нет!
А главное, вот в чем перевернул Александр Галич традиционный жанр: не бродяги, собравшиеся в таверне, а все общество, вся советская действите¬льность оказывается за бортом жизни!
