….там играла лира.
Я шла одна. И, судя по всему,
Мой путь лежал в такую область мира,
Куда, как в рай, идут по одному.
Эта выключенность одновременно из пространства и из времени дает возможность ассоциациям вольно блуждать:
А в зазеркальной глубине -
Часы, весы точны вполне
(Плюс-минус двадцать тысяч лет)
И за углом — кофейня.
Мы в ней садимся у окна -
Лицом к луне, и времена
Шалят на сорок тысяч лет,-
Ведь за углом — кофейня!
«Здесь и сейчас..», или — «гроза, моментальная навек»? Конкретность этой кофейни, этого рая поэтов, где мир души выключен из общего круговорота, конкретность эта знаменуется и тем, в частности, что само слово 'кофейня' в стихотворении рифмуется только с самим собой, как бы в знак того, что она, кофейня, вне всего, ни с чем, кроме себя не связана; тавтология тут — символ выключенности из всего.
Юнна Мориц последовательна — она отключает свое восприятие не только от Времени, как Пастернак, но и от конкретного пространства. Только так достигает она связи 'меж рифмой и луною, солью мысли и волною'.
--------------
P.S. 2010-го года
И вдруг после конца советской власти поэта будто подменили. Юнна Мориц стала писать уже в несоветское время стихи, полные вульгарно советских штампов, глупо политиканских, стихи шовинистические, антизападнические! Да и потянуло её к какой-то из разновидностей фашизма. И, как говорят, теперь даже само имя её звучит не то продажностью, не то психологическим сломом. А поэт был не маленький. Вот поэтому я и не выбрасываю статью о ней из этой книжки.
30. В ПОИСКАХ ЗЕЛЕНЫХ ЦВЕТОВ (Николай Рубцов)
В кустах раскричалась болотная птица…
Послушать сначала бы? Не повторится…
Ни лодки, ни птицы, ни Коли Рубцова…
Вот разве. приснится, что ухают совы..
1990 г
В том условном мире, который свой у каждого поэта, для Николая Рубцова поиски зеленых цветов — символ, равнозначный 'погоне за утраченным временем' у Марселя Пруста, или походу за Синей Птицей у Метерлинка.
До последних дней жизни, которая так трагично и глупо оборвалась, Рубцов не мог примириться со своим временем. Он был из тех, кто не в своем веке родился и не искал возможности как-то наладить контакты с веком ему чужим… Для цельного человека, каким был Рубцов — это конфликт неразрешимый, смягчить его он не мог и не хотел. Он тянулся к иным временам, а когда нечуткие люди спрашивали, о каком конкретно веке он тоскует — Рубцов только морщился: «Не лезь в душу копытом!».
Две мощных силы, определивших поэзию и личность Рубцова: отталкивание от эпохи и притяжение к родной земле…
Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны.
Неведомый сын удивительных, вольных племен.
Как прежде скакали на голос удачи капризной.
Я буду скакать по следам миновавших времен.
Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно
Во мгле над обрывом безвестные ивы мои,
Пустынно мерцает померкшая звездная люстра.
И лодка моя на речной догнивает мели.
И храм старины, удивительный, белоколонный.
Пропал, как виденье меж этих померкших полей.
Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,
Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей
Неприятие своего времени было у него настолько острым, что он, не сумев понять, чья и в чём вина, одним махом отрицал все, относящееся к 'окружа ющей действительности' ('а зачем меня окружила?'). Он отрицал полностью ту псевдокультуру, что была сотворена советской пропагандой, а заодно отрицал и тот нормальный прогресс, который с этой псевдокультурой по сути вовсе не связан, а существует вследствие естественного хода времени.
Рубцов выплескивает с водой ребенка, не может отделить одно от другого: его запутала та пропаганда, которая любые нормальные проявления всесветного и повседневного человеческого прогресса ставила в заслугу государству и партии. Его не могла убедить даже знаменитая эпиграмма тех лет:
Выхожу один я на дорогу,
Сквозь туман которая легла.
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
Это всё нам партия дала.
Отрицая систему, Рубцов огульно отрицает все, что эта система, по его мнению, принесла России. Вот как он видит по сути весь мир ХХ века:
Поезд мчался с прежним напряженьем,
Где-то в самых дебрях мирозданья,
Перед самым, может быть, крушеньем,
Посреди явлений без названья,
Перед самым, может быть, крушеньем
Я кричу кому-то: 'до свиданья!'
