Развоплощенность — это путь свободы.
Первую книгу Чухонцев выпустил в 37 лет…
Грустно звучало ее название: 'Из трех тетрадей'. Ведь это — три совершенно отдельные книги стихов, каждая со своим эмоциональным настроем, и уж конечно со своей доминирующей темой!
В неторопливых строках Чухонцев продолжает искать тайну. Зачем мы — на земле? В неизбывности вопросов он близок непохожему на него в остальном Александру Кушнеру!
Вот входит он в родной дом и видит за столом гостей.
Они сидели как одна семья,
в одних летах отцы и сыновья,
и я узнал их, внове узнавая,
и вздрогнул, и стакан застыл в руке:
я мать свою увидел в уголке,
она мне улыбнулась как живая.
Итак — время отменено. Его нет. Все, кто умер, — тут вместе, вне возраста и времени. И не случайна явная перекличка с Маркесом, — со «Ста годами одиночества»!
И я сказал: — Не ты со мной сейчас,
не вы со мной, но помысел о вас.
Но я приду — и ты, отец, вернешься
под этот свет, и ты вернешься, мать!
— Не говори, чего не можешь знать,-
услышал я, — узнаешь — содрогнешься.
Последняя строчка — скрытая цитата: это слова призрака отца Гамлета.
Не только тайна жизни…. Но и тайна любви, тайна творчества связаны с тайной памяти… Исчезает ли человек бесследно, как та девочка на велосипеде, превратившаяся в чужую и почти незнакомую женщину? Ведь взрослая она уже вовсе не она… А та, та прежняя, где?
Тайна — это ожидание. Это воробьиная ночь, так и не пролившаяся, не разрешившаяся дождём.
И именно так называется третья тетрадь стихов — «Воробьиная ночь».
О тайне жизни, тайне любви, тайне творчества…
33. УЧЕНИЦА ФАТА — МОРГАНЫ (Новелла Матвеева)
Все помнят барда Новеллу Матвееву, начавшую петь в шестидесятых, но я уверен, что значительная часть тех, кому нравились её песни, даже и не подозревают, что она писала стихи, которые не пелись и часто были совсем не похожи на ее песни.
Когда Максим Горький еще был писателем, он как-то сказал, что романтики в литературе появляются от серости окружающей жизни.
Новелла Матвеева — один из поэтов, принадлежащих той разновидности романтизма, которая прежде всего — протест против серой действительности, ходила по заоблачным тропам.
Пристальный взор находит в обычном экзотику, а в экзотическом — нечто знакомое каждому, узнаваемое. Вот что Новелла Матвеева пишет в своей первой книжке о самом обыкновенном перце.
«Орден кухни, герб кладовых,
Южных блюд огнедышащий флаг».
И называется это стихотворение «Ода перцу»
Цепочка ассоциаций ведет под пыльный навес, «где серьгою трясет продавец», а у входа в лавку висят «связки перца, как связки ключей от запальчивых южных сердец'
Попугай болтает на языке когда-то истребленного племени, на языке, что весь поместился «как семечко в маленький клюв и может еще расцвести»… Поэтому попугай привык на мир «сверху смотреть снисходительно, когда назовут дураком»
В рисунке трещин на стене Матвеева видит тициановские полотна.
И — наоборот: в наивной трогательной песенке 'Девушка из таверны' сквозь декоративное условное название проглядывает такая обычная, молчаливая, жертвенная любовь…
«Когда же ты уходил к другой,
Или просто был неизвестно где,
Мне было довольно того, что твой
Плащ висел на гвозде.
И когда уже и от гвоздя следа не осталось, она все равно помнит и любит, и гордо говорит: 'а что я с этого буду иметь — того тебе не понять'. В этой простенькой песенке апология романтизма в его крайнем выражении.
Борьба романтизма с 'реализмом' для Матвеевой равна борьбе духовности с прагматизмом. В стихах о Рембранте, о жизни его то роскошной, то нищенской, находит она точные слова для выражения этих крайностей:
…Его схоронили с оглядкой на кладбище нищих,
Его, короля светотени!
Пылится палитра, паук на рембрантовой раме
В кругу паутины распластан,
На кладбище нищих, в старинном седом Амстердаме
Лежит император контрастов!
Этой ярчайшей в крайностях света и тени жизни противопоставлена египетская мумия, ее серый не меняющийся мир. Мумия для нее философский символ окружающей жалкой жизни, в которой ничего не происходит, той, о которой и говорил когда-то Горький…
Зачем ты в наших днях?
