— Ваш отчим не очень хорошо дерется. Он отвесил несколько удачных оплеух, но грохот оттого, что Лайонкрофт перебросил его через балюстраду. Лайонкрофт сцепился с ним прежде, чем тот успел встать, и теперь… О нет!
Сьюзен поднялась на цыпочки и в ужасе уставилась в окно.
— Что? — спросила Эванджелина, холодея. — Скажите же!
— Вы были правы. У него нож. Он пырнул Лайонкрофта в бок.
Эванджелина покачнулась и оперлась о стену:
— Что?
— О! Вмешался один из лакеев и ударил по голове вашего отчима чем-то вроде розового молотка для игры в шары. Убил, вероятно.
Тишина.
Как только Эванджелине удалось восстановить ритм дыхания и равновесие, она подняла глаза на Сьюзен:
— Неужели?
— Да нет, погодите… Кажется, он дышит. Чтобы убедиться в этом, Лайонкрофт пнул его ногой. Одной рукой он зажимает рану, а другой делает знак кучеру вашего отчима. Да, его сажают в экипаж. Не Лайонкрофт… Он попытался это сделать, но его бок слишком сильно кровоточит. Он шатается и морщится.
Сердце Эванджелины затрепетало.
— Нет, — прошептала она.
— Но вот он снова выпрямился. Лакеи запихнули вашего отчима в экипаж. Лайонкрофт что-то говорит кучеру. Жестикулирует. Они уезжают. Эванджелина, они уезжают!
Та слезла со стула и бросилась к выходу.
— Эванджелина! — закричала Сьюзен. — Подождите! Вы же знаете, что я не выйду отсюда!
— Бесс покажет вам выход, — крикнула через плечо Эванджелина, открыла дверь и выбежала в холл.
Гэвин был ранен. Ее отчим ударил его ножом. За то, что он пытался помочь ей.
Если он умрет от раны, она сама убьет своего отчима.
Гэвин не чувствовал боли от пореза в боку, пока мисс Пембертон не выбежала из парадной двери, не промчалась к крыльцу, не бросилась к нему и не обхватила его руками крепко-накрепко. Он сделал над собой усилие, чтобы не дрогнуть и не отшатнуться, когда ее дрожащие руки сжали нежную плоть повыше раны. Он никому и никогда бы в этом не признался, но выяснил, что за последнюю неделю полюбил объятия. Разумеется, когда в его боку не было ножевой раны в четыре дюйма — от талии до бедра.
— Пойдем, — сказал Гэвин, отрывая ее от своей груди и снова вталкивая в дверь, прежде чем гости их увидят. — Ты можешь обнимать меня и внутри.
Она послушно следовала за ним, потом подняла на него огромные карие глаза:
— Куда мы?
Он замешкался. Шаги его стали неуверенными. Куда он, черт возьми, тащит ее? Подальше от нависшего над ними скандала, который могли навлечь любознательные гости, да… Но где их не могли бы увидеть?
— В желтой гостиной.
Мисс Пембертон считала боковые коридоры, по-видимому, пытаясь идти по прямой и все же время от времени наклонялась осмотреть его рану:
— Не послать ли за хирургом?
— Никакого хирурга. Я обещаю выжить. — Он ободряюще улыбнулся.
? Но ведь он пырнул тебя ножом. А это… это…
— Кровь?
Гэвин плечом открыл дверь в желтую гостиную и втолкнул ее внутрь.
— Ничего такого, чего нельзя было бы залатать с помощью иглы и нити…
Она внезапно остановилась и обвела глазами комнату:
— Никаких троллей, ухмыляющихся с деревянных столбов, никаких темных и изменчивых теней. Здесь есть окно. Эркер. И на подоконнике желтая подушка. Роскошная обстановка цвета плюща. И золотисто-желтые стены.
Он оглядел гостиную:
— Да, потому она и называется желтой гостиной.
— Я хотела бы знать, почему нас не приняли здесь, когда мы приехали, если это, собственно говоря, и есть приличная гостиная. Она такая красивая.
— Именно потому, что она красивая.
Гэвин прошел к окну и задернул занавески. Когда он обернулся и стал к ней лицом, она не двинулась с места.
— Ты не любишь красивые вещи? — спросила наконец мисс Пембертон.
Похоже, ей нравилось стоять и хмуро смотреть на него, будто он был самым странным мужчиной, какого ей доводилось встречать, и потому он прошел через комнату к софе и опустился на подушку, стараясь не задевать раненым боком за подлокотник.
— Мне нравишься ты, — напомнил он мисс Пембертон, как только удобно устроился там, — и ты красива. Но меня разозлило прибытие незваных гостей. Я хотел, чтобы они убрались как можно скорее, а они не стали бы торопиться, если бы им было приятно здесь оставаться.
Он сверкнул самой дьявольской из своих улыбок.
— Потому я никого и не принимал в своих любимых гостиных.
Она скрестила руки под грудью.
— А как насчет гостевых спален?
— Их не обновляли с тех самых пор, как я купил этот дом. У меня здесь не было гостей больше десяти лет.
Он пошире расставил ноги, принял более расслабленную позу, положил руку на спинку софы и поднял глаза на мисс Пембертон, чтобы увидеть, продолжает ли она буравить его взглядом, будто от него, раненого, исходила большая опасность, чем от здорового.
— Предупреждение за две недели не оставляло времени для того, чтобы заново меблировать спальни для гостей, даже если бы у меня возникло подобное желание.
Она прикусила нижнюю губу, задумчиво подержала между зубами и отпустила. Ему захотелось, чтобы она повторила это действие.
Ее взгляд скользнул с его глаз на рот, потом на пострадавшую одежду.
— Почему ты этого не сделал?
— Не сделал чего? Не умер?
Она подошла ближе: сначала шаги ее были нерешительными, неуверенными — один шаг, второй.
— Нет. Почему ты не выдал меня отчиму?
— Не выдал отчиму? А почему я должен был это сделать?
— Должен был.
— Нет, не должен.
— Но он мой отчим. — Она побледнела, задрожала, сглотнула: — Я принадлежу ему.
«Пока еще», — чуть было не прибавил Гэвин. Откуда пришли эти слова? Он был не в таком положении, чтобы менять ее гражданское состояние. Даже если бы и захотел на ней жениться. А он не подтверждал и не отрицал этого. Он ведь не мог даже защитить собственную шею, не говоря уж о ее безопасности. Многое могло случиться между «теперь» и тем моментом, когда у него появилась бы возможность обратиться за лицензией на брак. Если он не мог обещать, что доживет досвадьбы, значит, ничего не мог ей обещать.
— Мне плевать, — сказал Гэвин. — Я отправил его восвояси.
— Он вернется.
— Нет, пока не залечит синяки вокруг глаз, которые я ему наставил, — заверил ее Гэвин с такой
