— Нет, — покачала головой Эванджелина. — Конечно, нет.
— Видишь? — Рейчел показала сестре язык, потом снова посмотрела на Эванджелину. — А кто это сделал?
Эванджелина мешкала, пытаясь найти безопасный ответ, и не находила. Она была уверена в том, что Гэвин не был виновен в убийстве, но если подлинного виновника не смогут найти, его повесят безотносительно к его виновности или невиновности.
— Почему дядя Лайонкрофт сделал это? — спросила Ребекка плаксивым голосом. — Почему он убил моего папу?
— Он… — начала было Эванджелина и осеклась.
— Я ненавижу его, — закричала Ребекка. — Я ненавижу его за то, что он убил моего папу!
Она швырнула свою куклу через комнату. Когда фарфоровая головка ударилась об угол книжного шкафа и разлетелась на куски, Ребекка ударилась в слезы. Эванджелина поспешила к ней и взяла ее на руки.
— Ребекка, — сказала она тихо, приглаживая светлые кудри, — твой отец…
— Был чертовым святым, — послышалось тихое ворчанье из открытой двери.
Эванджелина бросила взгляд на высокую напряженную фигуру Лайонкрофта, на его лицо, искаженное гневом.
— Я только…
— Позволили моим племянницам считать, что я убил их отца. Как мило с вашей стороны. Я был болваном, когда понадеялся на лучшее.
Он круто повернулся и скрылся в тени.
Как ей было извиниться перед ним, объяснить, что он стал жертвой недоразумения?
Эванджелина поискала его в гостиной, в библиотеке, потом вспомнила, что у него есть студия.
Она постучала в закрытую дверь, но ответа не последовало. Не ответил он и когда она робко позвала его по имени:
— Гэвин!
Его или не было там, или он не желал ее общества.
Она повернула дверную ручку и вошла.
Большие окна освещали даже дальние углы комнаты. Высокие деревянные мольберты были нагромождены так, что образовывали нечто вроде лабиринта. Возле всех четырех стен стояли прислоненные к ним ряды полотен. На некоторых были изображены ландшафты. В воздухе стоял густой, острый, непривычный запах. Кисти, палитры и наполовину использованные тюбики лежали на столах, покрытых испачканной красками тканью.
В дальнем конце комнаты вполоборота к окну стояла высокая фигура.
Взгляд Гэвина был устремлен на простиравшиеся за окном заросли ежевики.
Эванджелина кашлянула. Он остался неподвижным.
— Я знаю, что вы невиновны, — произнесла она негромко. — До Ребекки просто дошли слухи, и я объяснила ей, что вы этого не делали.
Он не ответил.
— Прошу прощения, — сказала Эванджелина. — Сожалею, что это причинило вам боль.
Он молчал.
— Хотите, чтобы я ушла?
Она видела, как на щеках его заиграли желваки.
— Хотите, чтобы я осталась? Могу я посмотреть портрет Джейн?
Он повернул к ней голову:
— Какое это имеет значение? — В глазах его был холод. — Он не закончен. И никогда не будет закончен. Теперь они в ужасе, оттого что думают, будто я убил их отца, и будут бояться моего общества, не говоря уж о том, что не захотят мне позировать. Роуз увезет их, и я никогда больше их не увижу. Даже на полотне.
Прежде чем она успела ответить, он шагнул к мольберту, перед которым стоял невысокий стул. Рука его взметнулась выше плеча, потом резко опустилась, вне всякого сомнения, к неоконченному портрету Джейн.
— Нет, — закричала Эванджелина и метнулась к нему. Она попыталась заслонить собой еще не просохшее полотно, и ей это удалось.
Он задел ее по щеке краем ладони, и лицо его отразило непомерный ужас.
— О Господи!.. — Голос прозвучал придушенно, а лицо обрело пепельную бледность. — Я вас ударил! О Господи!
— Не смотрите на меня так, Гэвин. Со мной все хорошо.
— Я не хотел вас обидеть, — прошептал он голосом хриплым и прерывающимся. — Я никогда бы не причинил вам вреда.
— Знаю. Вы и не причинили.
Он привлек ее к себе на грудь и яростно впился в губы, едва не расплющив их.
Она прильнула к нему и приоткрыла рот. У него был вкус потрясения, страха, отчаяния. Она вцепилась в твердые мускулы его плеч.
Его язык ласкал ее язык, будто отчаянно пытался что-то найти. Она отвечала тем же: ласкала, покусывала, посасывала. Из его горла вырвалось тихое ворчанье, и он прижал ее ближе и крепче к себе, еще крепче, будто опасался, что, если отпустит, она уйдет. Но Эванджелина была рада бешеной ярости его поцелуев и пыталась сказать ему своим языком, и ртом, и всем телом, что она никогда не оставит его в беде, что она не может видеть его страданий. Она нуждалась в нем, доверяла ему, любила его.
У него перехватило дыхание. Она его любила!
И, будто она произнесла это вслух, его объятия стали нежнее.
— Прошу прощения, — пробормотал он. — Я был… не в себе.
Он снова сгреб ее в объятия, двумя шагами преодолел расстояние до стула перед мольбертом и посадил ее себе на колени. И снова начал целовать, жадно, яростно, будто не мог вынести и минуты, не целуя ее. И она надеялась, что это никогда не кончится. Его мужское естество было горячим и твердым, и она ощущала его бедром. И груди ее заныли под корсетом, а соски приподнялись, соприкасаясь с неподатливой тканью.
— Ласкай меня, — шепотом приказала она, почти не отрываясь от его рта.
На мгновение ей показалось, что он откажется, что она слишком торопит события, и она переместила его руку со своей спины на плечо.
— Здесь? — спросил он, и голос его звучал дразняще, а глаза потемнели от страсти. — Ты хочешь, чтобы я ласкал твои плечи?
— Нет.
Be соски напряглись от предвкушения.
— Ниже. Пожалуйста!
Его ладонь скользнула вниз, поглаживая плечо, потом бок. Его раскрытая ладонь распласталась там, а большой палец оказался мучительно близко от груди.
— Здесь? — спросил он. — Так лучше?
— Я хочу, чтобы ты дотронулся до моей груди.
— О, до твоей груди! — сказал он, и от его плутоватой улыбки у нее участилось сердцебиение. — Я с радостью дотронусь до твоей груди.
Медленно-медленно его пальцы накрыли ее грудь, принялись поглаживать и ласкать. Он завладел ее ртом. Этот поцелуй был жарким и влажным. Пальцы ласкали круговыми движениями ее соски, пока она не изогнулась, молчаливо требуя еще большего. А когда ее изнывающее тело не получило удовлетворения, она произнесла:
— Дотронься до меня так, как ласкал меня в летнем домике.
— Я буду счастлив… исполнить твое желание.
Его голова склонилась к ней, дыхание смешалось с ее дыханием. Зарывшись в его волосы, Эванджелина поцеловала Гэвина. Его дразнящие пальцы оторвались от ее соска и спустились ниже,
