государственного и кооперативного укладов в этом секторе экономики.
1 января 1924 года Красин заявил, что главный итог работы его ведомства состоит в том, что буржуазные правительства были вынуждены примириться с ненавистной им системой монополии внешней торговли. «В этом пункте мы продиктовали свою волю буржуазии»[858]. Сохранение монополии позволяло поддерживать позитивный торговый баланс и накапливать средства для индустриализации страны. При этом потребности населения, заинтересованного в импорте качественных потребительских товаров, в расчет не принимались. За 1923/24 хозяйственный год превышение экспорта над импортом составило 8,7 % к обороту внешней торговли, хотя Россия и оставалась для Запада источником сырья — подавляющую долю в ее вывозе занимали зерно- и нефтепродукты.
После подписания договора в Рапалло проблемой номер один стало установление полномасштабных дипломатических отношений с Великобританией — на тот момент не только политическим лидером западного мира, но и наиболее мощным потенциальным инвестором. Кроме того, в английских банках были заморожены активы царского и Временного правительств, к которым лидеры новой России стремились получить доступ.
Для обеспечения своих целей они делали ставку на те политические силы, которые Ленин накануне Генуи назвал представителями пацифистского крыла буржуазии. Накануне выборов в английский парламент в январе 1924 года Политбюро выделило немалые средства (до 10 тыс. фунтов стерлингов) лейбористской партии[859]. Одним из первых мероприятий правительства лейбориста Макдональда стало дипломатическое признание СССР. Сразу же были возобновлены переговоры о новом торговом соглашении.
Английская сторона предъявила претензии в размере около 10 млрд золотых рублей, на что советские представители выдвинули требование о возмещении ущерба, нанесенного английской интервенцией на севере России. Политбюро дало свое согласие на частичное признание царских долгов британским гражданам при условии, что будут немедленно разморожены счета царской России в английских банках. Подписанный 8 августа 1924 года торговый договор между двумя странами обходил вопрос о царских долгах, но отработанная в ходе переговоров схема: признание долгов в обмен на новые займы, применялась впоследствии на переговорах с другими государствами.
Договор 8 августа так и не был ратифицирован — под давлением консерваторов правительство Макдональда 9 октября ушло в отставку и были назначены новые выборы. Рассчитывая на сохранение позиций лейбористов, Политбюро приняло секретное решение о поездке в Великобританию Карла Радека, а 11 октября выделило английским коммунистам дополнительно сумму в 50 000 рублей золотом[860]. Активизация внимания Коминтерна к Великобритании не прошла мимо внимания правых сил, в своей избирательной кампании даже проводившей параллели между платформой лейбористов и большевизмом. В этих условиях Макдональд попытался сыграть на опережение, 24 октября 1924 года предъявив советскому правительству ноту по поводу так называемого «письма Зиновьева». В этом послании английским коммунистам от имени Коминтерна предлагалось активизировать подрывную работу в армии и на флоте, готовить собственные кадры для грядущей гражданской войны. Хотя сам документ был сфальсифицирован[861], под каждым его призывом Председатель ИККИ мог бы расписаться с чистой совестью. Разыгрывание антикоминтерновской карты не помогло лейбористам, проигравшим выборы 29 октября 1924 года.
Великобритания стала одиннадцатым государством, установившим дипломатические отношения с СССР. В течение этого года еще столько же государств признали советское государство, что позволяло говорить об окончании внешнеполитической блокады страны[862]. Фактор иностранных компартий принимался в расчет при планировании внешнеполитических акций, при этом партийное руководство не раз поправляло дипломатов, забывавших об интересах мировой революции. Так, под влиянием протестов итальянских коммунистов был отменен обед, намеченный советским посольством в Риме в честь Муссолини. При подготовке политического договора с Италией Политбюро поручило Бухарину «подготовить соответствующим образом итальянских коммунистов»[863]. Однако консультации с лидерами компартий не стали правилом работы Наркоминдела, отстаивавшего внеклассовое видение интересов советского государство.
В международной деятельности СССР продолжали соперничать коминтерновский и наркоминдельский фактор, что вполне устраивало Политбюро, которое в зависимости от конкретной обстановки отдавало приоритет одному из них и открещивалось от другого. Так, 11 декабря 1924 года Политбюро поручило Красину сообщить западным державам о том, что СССР будет приветствовать предоставление ему в Лиге наций статуса наблюдателя, аналогичного статусу США[864]. В то же время члены большевистского руководства не отказывались от подстегивания иностранных коммунистов к активным действиям, мало заботясь о дипломатических последствиях.
Серьезные осложнения в советско-германских отношениях вызвала публикация в газете КПГ «Роте Фане» писем Сталина и Зиновьева немецким коммунистам. Министр иностранных дел Штреземан 30 ноября 1924 года назвал эти факты недопустимым вмешательством во внутренние дела своей страны. Посол СССР в Германии Крестинский предлагал в этой связи даже вывести Сталина из членов Президиума ЦИК (т. е. лишить его государственного статуса), чтобы урегулировать этот конфликт[865].
Если на западных рубежах России военно-политическая экспансия новой власти достаточно быстро захлебнулась, упершись в национальное самосознание бывших подданных империи — финнов, поляков, прибалтов, то на Юге и Востоке она продолжалась значительно дольше, все больше переходя от прямых акций Красной Армии к поддержке национально-революционных сил. Ленин нисколько не преувеличивал, подчеркивая, что «от вовлечения в политическую жизнь трудящихся масс Востока зависит теперь в громадной степени судьба всей западной цивилизации»[866]. Речь шла о важном союзнике, способном с тылу нанести удар по «старому миру».
Вопрос заключался в том, какие формы следовало придать этому союзу, и здесь марксистские каноны взяли верх над политически чутьем большевиков. Пригласить национальные движения в Коминтерн мешала их явно буржуазная окрашенность, создавать параллельно Интернационал угнетенных народов также означало жертвовать идейной чистотой. В результате был найден компромисс — сразу после Второго конгресса Коминтерна в Баку был проведен Первый съезд народов Востока, решения которого были выдержаны в духе большевистской концепции самоопределения наций. Однако деятельность избранного съездом Совета пропаганды и действия народов Востока достаточно быстро попала в сферу влияния коминтерновского аппарата.
Взгляд на сопредельные с Россией территории, находившиеся под протекторатом Британской империи, как на поле для смелых революционных экспериментов, встретил решительные возражения Наркоминдела. Накануне обсуждения восточного вопроса на Третьем конгрессе Коминтерна Чичерин напрямую обратился к Радеку с требованием избегать формулировок, оправдывавших военные акции в Средней Азии. Коминтерновские планы захватить контроль над Северной Персией руками Кучук-хана получили в его письме однозначную трактовку: «Советизация, как и везде на Востоке, превратится в оккупацию. Политика подзадоривания революции превратится в наступательную коммунистическую войну, а этого нам не позволяет ни наше внутреннее, ни наше внешнее положение. Итак, от всей этой системы действий надо безусловно отказываться».
Вместо этого руководитель Наркоминдела предлагал «сосредоточиться на национальном освобождении. Пусть коммунистические партии там действуют обычными легальными и нелегальными методами, не пытаясь посредством наших штыков захватывать власть и устраивать авантюры… Через период буржуазного развития Восток еще должен пройти»[867].
В качестве альтернативы военным акциям Наркоминдел предлагал сосредоточить внимание на экономической экспансии, чтобы противодействовать «поглощению восточных стран антантовским капиталом». Сталин справедливо назвал подобные планы, не учитывавшие реального хозяйственного положения Советской России, «музыкой будущего». Он предлагал создавать индустриальные центры в пограничных регионах собственной страны, с тем чтобы затем «протянуть сначала торговые, а потом и промышленные нити к этим государствам, подчинить их экономическому влиянию России»[868]. Здесь уже чувствовался новый подход к перспективам советской
