внешней политики, который чуть позже найдет свое идеологическое выражение в формуле «построения социализма в одной стране».
Большевистские руководители национальных окраин мало рассчитывали на действие подобного «экономического магнетизма», выступая наиболее ярыми сторонниками красной интервенции в сопредельные страны. На рубеже 1921 года С. Орджоникидзе буквально бомбардировал ЦК телеграммами о необходимости скорейшей «советизации» Грузии. В ряде случаев подобные планы выходили за пределы границ бывшей Российской империи. Весной 1922 года Реввоенсовет Туркестанского фронта выдвинул план присоединения Северного Афганистана к республикам Средней Азии[869] , выполнение которого означало бы оккупацию этого региона, только что отстоявшего свою независимость в борьбе против Британской империи.
Ее правительство пыталось остановить пропаганду коммунистических идей в сфере своего влияния дипломатическими методами, не решаясь на прямые демонстрации военной силы. В мае 1923 года оно обратилось к Москве с «нотой Керзона», потребовав в ультимативной форме «отказаться от подрывной деятельности» и пригрозив разрывом отношений. Кризис зашел так далеко, что Политбюро рекомендовало Красину сосредоточиться на ликвидации торгпредства в Лондоне.
К Форин-оффис присоединились и другие западные державы — перед советской дипломатией вновь замаячил кошмар единого антисоветского фронта. В разгар кризиса заместитель наркома иностранных дел М. Литвинов буквально умолял Зиновьева удерживать немецких коммунистов от активных действий, чтобы не позволить Германии присоединиться к антисоветской акции Великобритании и тем самым разорвать Рапалльский договор: «Настоящий момент диктует нам сугубую осторожность, и я не сомневаюсь, что Вы примете надлежащие меры к тому, чтобы не давать лишнего оружия в руки враждебных нам элементов в Германии»[870].
Проявляя готовность идти на конфликт с Западом в своей восточной политике, руководство Советской страны достаточно терпимо относилось к режимам национальной буржуазии, даже если те проводили антикоммунистические репрессии. В доверительном письме Ленину 4 января 1922 года лидер Турции Мустафа Кемаль объяснял подобную политику тем, что «пропаганда коммунистов парализовала бы нашу борьбу против иноземных захватчиков»[871]. Несмотря на реакционный характер внутренней политики, правящие круги Турции, Афганистана и Персии воспринимались в Москве как стратегический союзник и снабжались оружием на льготных условиях[872]. Впоследствии Политбюро признало «считать целесообразным и своевременным от случайного отпуска оружия восточным государствам перейти к планомерному и систематическому внедрению советского оружия в армии восточных государств»[873].
Наиболее выпукло усилия, успехи и неудачи советской политики на Востоке проявлялись в связи с китайской революцией. Согласно тезисам, предложенным Иоффе летом 1922 года, главное внимание следовало уделять освобождению этой страны от иностранного контроля с перспективой создания «действительно независимой и свободно-демократической (советской?) китайской республики»[874]. Несмотря на создание компартии Китая, в Москве делали ставку на поддержку национально-освободительного фронта — Гоминьдана. Коммунистам предписывалось войти в блок с ним на правах младшего партнера.
Прямое взаимодействие советских военных и политических советников с руководством КПК и Гоминьдана, проходившее под контролем китайской комиссии Политбюро, оставляло не у дел коминтерновские структуры. ИККИ исправно дублировал политические решения ВКП(б), его реальная работа сводилась к подготовке кадров для китайской компартии в «школах Коминтерна» (Университете имени Сунь Ятсена, КУТВе и других). Лишь 25 марта 1926 года было решено образовать в Шанхае Дальневосточное бюро Коминтерна[875]. «Объединенная оппозиция», усилиями Троцкого и Радека разработавшая собственную платформу в вопросе о китайской революции, так и не смогла добиться ее конструктивного обсуждения в руководстве ВКП(б). В то время как она настаивала на разрыве с Гоминьданом и даже предлагала создавать в Китае советы, Сталин и Бухарин продолжали выступать за национальный блок[876].
Массированные поставки вооружения и техники, обучение китайских офицеров в советских военных школах не помешали лидерам Гоминьдана в апреле 1927 года обрушить репрессии на коммунистов. Пытаясь добиться раскола Гоминьдана, руководство ВКП(б) активизировало помощь его левому крылу, возглавлявшему уханьское правительство. На место национальной была поставлена аграрная революция, ответственность за ошибки ее предшествовавшей фазы традиционно возложена на руководство КПК[877]. В конце года гоминьдановское правительство разорвало дипломатические отношения с СССР. Запоздалый «поворот влево» в китайской политике во многом брал на вооружение предложения оппозиционеров — с 1928 года КПК провозгласила курс на создание советских районов в сельской местности.
Отношения с военными правителями Северного Китая обостряла проблема КВЖД, остававшейся собственностью Советского Союза. Несколько раз подписывались предварительные соглашения о передаче железной дороги под юрисдикцию китайских властей, однако их выполнение постоянно откладывалось. В сентябре 1926 года мукденское правительство явочным порядком попыталось национализировать имущество КВЖД, что вызвало обмен резкими нотами, однако конфликт был урегулирован без применения военной силы[878].
На протяжении 1920-х годов интересы СССР на Дальнем Востоке все больше сталкивались с жесткой позицией Японии, рассматривавшей себя в качестве лидирующей силы в регионе. Лишь после длительных переговоров советским дипломатам удалось добиться вывода японских войск из северной части Сахалина. Судьба самого острова также долгое время не была определена. В Москве 3 мая 1924 года приняли решение «сообщить т. Иоффе (главе советской делегации на переговорах. — А.В.), что Политбюро не возражает против дальнейшего ведения переговоров в направлении продажи о. Сахалин, причем сумму в миллиард считать минимальной»[879]. В конечном итоге японцы удовлетворились концессиями на рыбную ловлю в территориальных водах СССР. 20 января 1925 года была подписана советско-японская конвенция об основах взаимоотношений.
Внутрипартийное столкновение вокруг «уроков германского Октября», равно как и дискуссии 1924 года вокруг «троцкизма» свидетельствовали о том, что в политической системе Советского Союза ощущается отсутствие определенных звеньев, функции которых в условиях демократии выполнялись независимой прессой и парламентской оппозицией. Однопартийный режим еще не превратился в законченное тоталитарное государство, хотя его «идеократическая» составляющая и указывала на тенденции в этом направлении.
Дискуссии о характере и перспективах большевистской революции в этот период проходили мимо Коминтерна — международной структуры, кровно заинтересованной в успехе социалистических преобразований в России. Начертав на своих знаменах лозунг «защиты отечества пролетариев всего мира», коммунистические партии оказались не в состоянии защитить этот эксперимент от развития внутренних противоречий. Как это ни парадоксально, решающую роль в этом сыграла большевистская модель партии профессиональных революционеров-подпольщиков, ставшая эталоном для коминтерновского аппарата. Требования единой воли, железной дисциплины, представления о коммунистах как солдатах мировой революции изначально доминировали над ценностями внутрипартийной демократии и идеологической толерантности, сохранявшимися в молодых компартиях в качестве наследия Второго Интернационала.
Не случайно кампания их «большевизации», т. е. окончательного разрыва с организационными и идейными принципами европейских социалистов, совпала с пиком внутрипартийной борьбы в самой ВКП (б). Любой коммунист, ставивший «проклятый вопрос» о классовом характере большевистской диктатуры и примате государственных интересов СССР над интернациональными установками Коминтерна, автоматически записывался в ряды буржуазных или социал-реформистских «ренегатов». Запрет дискуссий на эти темы вначале административно-дисциплинарными, а затем и репрессивными методами лишал компартии пространства для политического маневра, питал антикоммунистическую пропаганду, закреплял за ними ярлык «руки Москвы».
Значительную долю ответственности за фактическое сокрытие от международного
