В этих условиях решающим моментом во внутрипартийных дискуссиях оказывалась аппаратная сплоченность, владение механизмом реальной власти, а значит — и машиной голосования. Уставные нормы Коммунистического Интернационала, одной из секций которого продолжала оставаться ВКП(б), уже открыто не принимались во внимание. Это еще раз это показало снятие Зиновьева с поста председателя ИККИ. Уже при обсуждении резолюции по итогам английской стачки 3 июня 1926 г. большинство Политбюро запретило ему защищать свою точку зрения в Коминтерне. Находившийся на юге Сталин потребовал от своих соратников вести линию на его дискредитацию: «Скрывать теперь разногласия с Гришей, значит помогать Грише в его антипартийной работе и ставить себя в глупое положение»[891].
Именно Сталин предложил организовать кампанию западных компартий, требовавших смещения Зиновьева. Несмотря на то, что последний имел мандат от конгресса Коминтерна, он был освобожден от работы в этой организации решением пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) в октябре 1926 года. Хотя оппозиционеры и получили возможность защищать свои взгляды в ходе Седьмого пленума ИККИ (22 ноября — 16 декабря 1926 года), делегаты компартий без содержательной дискуссии согласились с предложенной «русской делегацией» трактовкой платформы оппозиции как правого уклона в ВКП(б) [892].
Последнее выступление Троцкого в Коминтерне состоялось 27 сентября 1927 года, когда его исключали из ИККИ. Значительную часть своей речи он посвятил проблеме внутреннего режима в ВКП(б) и Коминтерне, ответственного за фатальные поражения СССР и компартий на международной арене. «Чем ошибочнее линия, тем больше требуется репрессий для поддержания формальной дисциплины. Бюрократическая дисциплина на основе ложной политической линии является не орудием сплочения, а орудием дезорганизации и разрушения партии. Этими словами характеризуется сталинский режим, целиком перенесенный ныне на Коминтерн»[893]. Буквально реагируя на эти слова, его зарубежные представители вместе со Сталиным и Бухариным продемонстрировали хорошо отрепетированный спектакль на тему «небольшевизма» Троцкого.
В отличие от коминтерновского руководства зарубежные компартии выступали скорее в качестве пассивных наблюдателей за заключительными актами конфликта в верхушке ВКП(б). Жесткая реакция лидеров большевизма на попытки ряда компартий — германской, польской — вмешаться во внутрипартийный конфликт конца 1923 года привела к тому, что в последующие годы такие акции являлись уже редким исключением. Как правило, их предпринимали партии, работавшие в условиях стабильной демократии и выступавшие за соблюдение уставных норм в жизни ВКП(б). Для иностранных коммунистов не было секретом то, что широко освещавшаяся в западной прессе борьба группы Сталина против Троцкого, Зиновьева и Каменева вредила образу СССР как «нового мира», показывала лидеров большевизма мелкими политиками, погрязшими в борьбе за личную власть.
Так, ЦК бельгийской компартии 27 ноября 1927 года принял специальную резолюцию, посвященную конфликту в ВКП(б), в которой выражались требования прекратить исключения из партии до рассмотрения этого вопроса на конгрессе Коминтерна, а до того дать возможность оппозиционерам изложить в печати свою точку зрения. При обсуждении этого демарша в Коминтерне раздавались голоса о снятии первого секретаря КПБ Оверстратена, на что Пятницкий резонно заметил, что за ним стоит большинство и прибегнув к карательным мерам, «мы получим партию против нас»[894] .
Рано или поздно любая фронда отдельных партий по отношению к коминтерновскому руководству заканчивалась посылкой комиссий ИККИ в соответствующую страну, обсуждением вопроса в Политсекретариате и в конечном итоге — «обновлением национальных кадров». Если небольшие легальные компартии (Австрии, Бельгии, Швейцарии) на протяжении 1920-х годов неоднократно напоминали Москве о своих уставных правах, то крупные партии и партии, работавшие в подполье, находились в гораздо более жесткой зависимости от Исполкома Коминтерна.
Стремясь обогнать друг друга в выражении лояльности «ленинскому ядру» большевиков, их лидеры трезво рассчитывали на взаимность. В большинстве компартий Европы в тот период по инициативе ИККИ проходили чистки, в ходе которых партийное руководство избавлялось от потенциальных или явных оппонентов, записывая их в ряды «троцкистов» и «зиновьевцев».
Перенимание стиля споров в ВКП(б) и методов их разрешения подталкивало компартии к конструированию международного заговора оппозиционеров, не гнушающихся провокациями и сотрудничеством с полицией. П. Тольятти и Ж. Эмбер-Дро в своем письме в ЦК ВКП(б) и ИККИ от 26 сентября 1927 года подчеркивали, что «русская оппозиция легкомысленно использует персонал посольств, не считаясь с элементарными правилами предосторожности, чтобы руководить деятельностью своих зарубежных единомышленников… это доказывает, что оппозиция, ослепленная своей фракционной борьбой, не считается с опасностями разрыва и войны против Советского государства и ставит свои фракционные интересы выше самых священных интересов русской революции»[895]. Спустя десять лет подобные обвинения лягут в основу сценария сталинских показательных процессов.
Лишь на своем XIV съезде в конце 1925 года большевистская партия признала завершение послевоенного кризиса в Европе, а следовательно — исчезновение революционной ситуации, на использовании которой строилась деятельность Коминтерна. Как и любой другой политический вывод, вопрос о стабилизации стал предметом острых баталий между большинством и оппозицией в ЦК ВКП(б)[896]. В этих условиях Наркоминдел получил относительно большую самостоятельность в определении конкретных путей выполнения стратегической задачи — внешнеполитического обеспечения строительства социализма в СССР.
В самом Наркомате все более заметным становилось различие позиции Чичерина, сохранявшего верность «блоковому» подходу в международных делах и делавшему ставку на Германию, и его заместителя Литвинова, который выступал за интеграцию СССР в существующую европейскую систему в рамках Лиги наций. Позиция последнего отражала «нараставшую эррозию идеологических параметров советской внешней политики» во второй половине 1920-х годов[897], опосредованно связанную с утверждением курса на построение социализма в одной стране.
7 января 1926 года Политбюро дало согласие на приглашение Лиги наций принять участие в международной конференции по разоружению[898]. Усиление позиций Литвинова было связано и с тем, что Германия высказалась за прозападную ориентацию, подписав на конференции в Локарно Рейнский пакт, гарантировавший ее западные границы и открывший путь для вступления в Лигу наций. Советское руководство вновь почувствовало себя во внешнеполитической изоляции, в прессе Локарно называли не иначе как прелюдией к пересмотру восточноевропейских границ.
Определенной компенсацией за отход Германии от рапалльской политики стало заключение 24 апреля 1926 года советско-германского договора о нейтралитете и ненападении. Каждая из сторон обязывалась не участвовать в коалициях, направленных против другой стороны, причем имелись в виду не только военные блоки, но и экономический или финансовый бойкот. Германия предоставляла советскому правительству новые кредиты, что являлось известной компенсацией за трудности тайного военного сотрудничества двух стран.
Комиссия Политбюро по спецзаказам, занимавшаяся советско-германскими военными контактами, 9 января 1926 года пришла к выводу, что сотрудничество с рейхсвером «за истекшее время не дало никаких реальных результатов для развития нашей военной промышленности и вооружения Красной Армии»[899]. В июле 1926 года были начаты переговоры о прекращении концессий с германскими фирмами «Юнкерс», построившей авиастроительный завод в Филях, и «Берсоль», занимавшейся изготовлением отравляющих веществ. Несмотря на неоднократные решения о приостановке военного сотрудничества[900], обучение офицеров рейхсвера в советских военных школах продолжалось вплоть до 1933 года. Когда в начале 1927 года в Германии были вскрыты факты поставок снарядов из СССР, Политбюро рекомендовало немецким коммунистам «сосредоточить центр внимания на политической стороне дела, что же касается фактической стороны, то доказывать ложность утверждений, что правительство СССР направляло гранаты в Германию»
