его людях, тем чаще искал Канарис утешения в общении с бессловесными существами. Со временем его природный ум приобрел дополнительную остроту и глубину, а его способность к анализу и оценке фактов настолько усовершенствовалась, что даже самые толковые сотрудники не всегда поспевали за ходом его мыслей, выводя Канариса из себя. И получалось в результате, что он срывал свое недовольство жизнью на людях, которых он любил и ценил и которые были самыми верными его последователями. Понимая всю несправедливость своих поступков, Канарис тем не менее не мог с собой ничего поделать. В условиях мучительных интеллектуально-психологических переживаний бескорыстная привязанность бесхитростных животных стала для него своего рода потребностью и первой помощью. С ними он был неизменно терпелив и ласков. Привычка Канариса постоянно иметь при себе сахар, чтобы при случае угостить лошадь или ослика, немало удивляла испанцев, как правило не испытывавших к животным сентиментальных чувств. И все же особую любовь Канарис питал как к своим собакам, так и к собакам вообще. Переехать на дороге колесами автомобиля собаку было для него невозможно, он посчитал бы это тягчайшим преступлением. Все его водители имели на этот счет строжайшие указания. Когда же Канарис сам садился за руль, то он был готов резко затормозить, подвергая опасности сопровождающих его людей, но ни при каких обстоятельствах не позволил бы себе сбить машиной случайно оказавшуюся на пути собаку.
Мы уже называли Зеппла, любимую его таксу, чья фотография украшала карниз камина в кабинете Канариса на Тирпицуфен в Берлине. Пока Канарис находился в заграничной служебной командировке, Зеппл захворал и, несмотря на все усилия ветеринарных врачей, умер. И это событие вызвало переполох не только в доме Канариса. Ломали голову над проблемой и в группе абвера «Аусланд», которую известили о случившемся. Все размышляли над тем, как сообщить Канарису о кончине его любимца. В конце концов кого-то озарило. Начали искать через берлинских торговцев собаками жесткошерстную таксу, похожую на почившего Зеппла, в надежде, что наличие новой собаки в какой-то мере смягчит горе от потери любимца. В конце концов удалось раздобыть вполне подходящий экземпляр, и идея оказалась весьма удачной. Хотя Канарис был глубоко огорчен смертью Зеппла, однако другое бессловесное создание было рядом и требовало к себе внимания и ласки.
Однако нам пора вернуться к итальянской проблеме. Бесславное низложение Муссолини королем Виктором-Эммануилом III, совершенное 25 июля 1943 г., породило в руководящих кругах 1ретьего рейха небывалое смятение. В окружении Гитлера возникло множество самых невероятных проектов, но потом, после заявления Бадольо о решимости нового правительства продолжать войну, страсти несколько поутихли. Однако филиал абвера в Риме, сотрудники которого располагали источниками информации во всех слоях итальянского общества, вскоре доложил, что чересчур обольщаться не стоит, так как если не лично Бадольо, то все остальные члены правительства вскоре выступят за прекращение военных действий против союзников и, весьма вероятно, приведут Италию в лагерь государств, воющих с Германией. Эти сообщения Кейтель, по словам Канариса, отказался передать Гитлеру, потому что они якобы противоречили оценкам германского посольства в Риме и лишь напрасно «взволновали бы фюрера».
И хотя в ставке Гитлера еще по-настоящему не верили в возможность выхода Италии из состава оси, там все-таки вынашивали разнообразные планы на случай, если новому итальянскому правительству вдруг взбредет в голову проявить самостоятельность и далее пойти собственным путем. Готовились, например, не только «освободить» Муссолини – что вскоре успешно осуществили, – но одновременно захватить и короля Виктора-Эммануила. Намеревались также увезти из Ватикана самого понфитика и поместить его в каком-нибудь «безопасном месте» на территории, подвластной Германии. Слухи об этих сумасбродных проектах дошли и до Канариса. Он был не только глубоко возмущен, но ясно представлял себе, что применение ставших привычными для нацистов гангстерских методов к коронованной особе и к самому папе римскому окончательно лишит немецкий народ всякого уважения мирового сообщества и значительно ухудшит положение побежденной Германии.
Сегодня невозможно точно установить, каким образом Канарис узнал об этих планах РСХА. К тому времени Остер уже был отстранен от должности[26], и его небольшая, но чрезвычайно эффективная информационная сеть, исправно извещавшая о замыслах, рождаемых в кабинетах на Принц-Альбрехт-штрассе, перестала функционировать. Возможно, сообщил о них руководитель имперской уголовной полиции Нёбе, находившийся во враждебном лагере «черных», который после ухода Остера и отъезда Гизевиуса в Швейцарию иногда передавал Канарису через капитана резерва Штрюнка и других доверенных лиц сведения особой важности. Когда поступила данная информация, в кабинете Канариса находились Лахоузен и полковник Фрайтаг-Лорингхофен, и возмущенный адмирал познакомил их с подготовленной РСХА новой подлостью. Первым высказал свое мнение протестант Фрайтаг-Лорингхофен. Пройдясь несколько раз взад и вперед по комнате, он заявил: «Какая гнусность! Следовало бы в самом деле предупредить итальянцев». Он только вслух произнес то, о чем думали остальные двое. Во всяком случае, Канарис охотно подхватил идею и решил приложить все силы, чтобы предотвратить беду.
Пришедшие из римского филиала материалы создавали удобный предлог для поездки в Италию с целью личного изучения надежности новых руководящих органов страны в качестве партнеров по военному союзу.
В первых числах августа 1943 г. Канарис выехал в Венецию, где у него была назначена встреча с начальником итальянской военной разведки генералом Аме. Адмирала сопровождали Лахоузен и Фрайтаг- Ларингхофен.
Последний должен был сменить Лахоузена, отправлявшегося на фронт командиром полка, на посту руководителя 2-го отдела абвера. Канарис хотел воспользоваться обстоятельствами и познакомить его с Аме.
В Венеции Канарис остановился, как обычно, в гостинице «Даньели». Аме приехал из Рима на автомашине, захватив с собой тамошнего начальника филиала абвера; кроме того, генерала сопровождало большое число сотрудников итальянской разведки. В отдельном кабинете гостиничного ресторана был накрыт стол для завтрака, на котором Аме выступал в роли хозяина. По правую руку от него занял место Канарис, по левую – Лахоузен, уходящий руководитель отдела абвера. За столом все собравшиеся вели себя непринужденно и по-дружески, однако в присутствии большой компании Канарис не мог затронуть тему, ради которой он, собственно говоря, и приехал. Вместе с тем Лахоузен и Фрайтаг слышали, как он в общих выражениях призывал проявлять повышенную осторожность и особое внимание, чтобы избежать грозящей опасности. После обеда для немецких гостей запланировали экскурсию на служебном катере на Лидо. Перед отъездом Канарис попросил Лахоузена и Фрайтага отвлечь внимание остальных сопровождавших лиц и дать ему возможность поговорить с Аме наедине. Разговор в конце концов состоялся во время полуторачасовой прогулки по Лидо. Вечером Лахоузен и Фрайтаг по отдельным репликам Канариса поняли, что предупреждения он передал по адресу и в свою очередь получил от Аме исчерпывающую информацию о фактической ситуации в Италии.
Ни у кого из участников встречи в гостинице «Даньели» не было ни малейшего сомнения в том, что в ближайшее время Италия выйдет из войны. Тем сильнее все они были удивлены, когда на следующее утром на заключительных официальных переговорах Аме во всеуслышание и торжественно заверил Канариса в нерушимой верности Италии своим военным обязательствам, а Канарис сидел с видом, будто принял эти слова за чистую монету. Это был явно обусловленный заранее спектакль, разыгранный между шефами двух разведок для того, чтобы обезопасить себя от возможных наветов.
В какой форме Канарис использовал это заявление генерала Аме, рассказал на Нюрнбергском процессе Хуппенкотен, бывший начальник одного из отделов IV управления (гестапо) РСХА, который сопровождал Кальтенбруннера на торжественный ужин, устроенный Канарисом в его штаб-квартире в Цоссене. Как подчеркнул адмирал во время ужина, в результате переговоров с Аме у него лично сложилось впечатление, позволяющее утверждать, что Италия ни под каким видом не предпримет односторонних действий с целью окончания войны.
При всем недоверии к показаниям Хуппенкотена можно допустить, что Канарис именно так выразился в присутствии Кальтенбруннера. Вместе с тем, зная его общее отношение к войне, можно не сомневаться в том, что он считал предстоящий выход Италии из рядов немецких сателлитов не бедой для Германии, а счастливым подарком судьбы. А потому ничто не побуждало Канариса заранее предупреждать СД о предстоящем сюрпризе.
По свидетельству того же Хуппенкотена, когда четыре недели спустя за ужином со штандартенфюрером
