Полковник сообщил нам, что пехота ринулась в атаку и мы должны готовиться к наступлению. Пока полковник говорил по телефону, к нему подошли все офицеры.
– Начало в шесть. По местам, мальчики.
Мы испытали разочарование: очень хотелось узнать больше новостей, но в боевой обстановке это нереально. Мы побежали к своим эскадронам. Каждый из нас по-своему преподнес полученный приказ, и каждый получил от своих парней ответ в соответствии с чувствами, которые уланы испытывали к своему командиру.
– Только попробуйте отстать от меня! И делайте то, что буду делать я, – сказал Шмиль своим уланам. Его эскадрон располагался справа от меня.
– Господин корнет, не слишком размахивайте рукой в белой перчатке, а то немцы решат, что мы сдаемся, – заметил один из его уланов.
Шмиль только взглянул на него, и улан спрятался за своей лошадью. Эскадрон рассмеялся.
Мукке, разработчик крупномасштабных операций, оглядел своих ребят и сказал:
– Подтяните подпруги, парни.
Его ординарец молча подошел и подтянул единственную подпругу… на лошади Мукке.
Полковник, заложив за спину руки, прошел вдоль строя улан, душевно разговаривая с ними, называя по именам, подшучивая над некоторыми. Одному из уланов он приказал вымыть шею, другому посоветовал прекратить так много есть. Третьего отругал за плохо вычищенную лошадь, и улан пустился в нелепые объяснения, пытаясь доказать, что лошадь испачкалась всего полчаса назад, когда было темно, и она якобы ступила в грязь, а он не заметил, испачкался сам и потом вспрыгнул на лошадь. Полковник посочувствовал лошади, которой приходится носить на себе такого незадачливого улана. В ответ улан рассмеялся. Потом полковник о чем-то пошептался с горнистами. Позже мы узнали, о чем у них шла речь.
Вновь раздался телефонный звонок. Коротко переговорив, полковник отдал команду выступать из рощи тройками. В любой момент могло начаться наступление, и мы должны были выдвинуться по возможности дальше. Первый приказ после почти двухчасового мучительного ожидания принес облегчение. Бесшумно, так, что было слышно дыхание, вздохи и легкое покашливание, с саблей в левой руке, а правой держась за уздечку идущей рядом лошади, мы начали выходить из рощи.
Тогда, в момент приближающейся опасности, ужасающий свист русских снарядов над нашей головой действовал успокаивающе. Артиллерия была нашей поддержкой, «плечом», к которому можно было прислониться. Мы чувствовали снаряды так, словно они были частью нас, словно мы выбрасывали их из наших сердец и двигались вслед за ними вперед и вперед. Их огромная скорость и сила заряжали каждую клетку тела мужеством и хладнокровием.
Глава 18
МЯТЕЖ
Впереди, приблизительно в десятке метрах от полка, на гнедой лошади Маргарите ехал полковник. Он единственный ехал верхом. Я шагал впереди первого взвода первого эскадрона, Шмиль во главе второго, Мукке во главе третьего, а молодой корнет Гран возглавлял четвертый взвод. За нами следовали второй и третий эскадроны, а за ними четвертый эскадрон, оставленный в резерве.
Подъехав к подножию холма, полковник поднял саблю над головой, очертил ею круг и опустил. Это был сигнал остановиться, что мы и сделали. Я понял, что если бы мы двинулись дальше, то попали бы под обстрел немецкой и австрийской пехоты, засевшей между холмами и ведущей прицельный огонь. Полковник был явно взволнован. Об этом можно было судить по поведению его лошади: Маргарита нервно перебирала ногами.
Судя по непрерывному грохоту канонады русской артиллерии и нерешительным ответам с немецкой стороны, можно было сделать вывод, что русской пехоте пришло время перейти в наступление, тем более что до немецких траншей оставалось около полутора километров. Дело в том, что немцы установили временные, но достаточно прочные проволочные заграждения, и пехоте требовалось время, чтобы прорвать эти заграждения. Полковник выждал полчаса. Что-то непонятное происходило в русских траншеях: там не наблюдалось никакого движения. Прошло еще пятнадцать мучительных минут, и полковник подозвал меня к себе.
– Передай первый взвод Шмилю, а сам спустись в траншею и посмотри, что там происходит.
Мне потребовалось около десяти минут, чтобы пробежать по траншее до линии огня. И вот что я там увидел. Стоявшие развернутым строем ударные части вели стрельбу из винтовок. За ними располагались солдаты Измайловского полка, не принимавшие никакого участия в стрельбе. Прямо перед собой я увидел молоденького унтер-офицера, но совершенно седого, с отстреленной мочкой уха и зажатым в губах свистком. Время от времени грязным носовым платком он стирал кровь с простреленного уха. В правой руке унтер-офицер сжимал большой немецкий десятизарядный маузер, причем направленный не в сторону противника, а в собственные траншеи. Перед ним стоял пулемет на двух пустых ящиках от снарядов, тоже повернутый в сторону траншеи. Я попросил его объяснить, что происходит.
– Эти трусы! Сукины дети! Не хотят идти в наступление! Грозятся, что не позволят ударным частям перейти в атаку. Я закрепился здесь и защищаю своих людей с тыла, пока они ведут огонь. Иначе эти суки начнут стрелять им в спину.
– А где офицеры?
– Эти гады затянули офицеров в блиндаж и разоружили. Я слышал, как оттуда раздавались выстрелы. Не знаю, может, они убили офицеров. На другом краю траншеи капитан занимается тем же, что и я. Защищает спины своих солдат.
– Сколько вас?
– Восемь взводов.
– Что вы собираетесь делать?
– При первой возможности перейдем в атаку, а там будь что будет. Надеюсь, этот день станет для меня последним.
– Ладно. Сейчас шесть часов десять минут. Переходите в атаку в 6.25. Наши уланы позаботятся о тех, кто останется в траншее.
– Вы близко подошли к нам?
– Да. Мы справа от входа в траншею. Мы должны начать наступление после того, как вы прорветесь через проволочные заграждения.
– Слава богу! Я передам эту новость своим солдатам; хорошее известие подбодрит их.
В этот момент солдаты Измайловского полка заметили меня. Они стали переговариваться, кричать, указывая в мою сторону.
– Вам лучше уйти, – сказал унтер-офицер. – И выньте пистолет. Они собираются стрелять в вас.
Подняв маузер, он направил его на блиндаж. Я тоже вынул револьвер и спрятался за углом.
Разговор происходил на фоне непрекращающейся стрельбы ударных частей. Я всматривался в лица солдат. У них был взгляд людей, смотрящих в вечность. Мрачные, но уверенные лица, с широко распахнутыми, немигающими глазами. Быстро наклонившись и перезарядив винтовку, один из солдат, обернувшись, бросил полный презрения взгляд в сторону блиндажей, а затем отвернулся и продолжил стрелять. То же самое проделал солдат, стоящий рядом с ним. И так дальше, по цепочке.
Из укрытия я прокричал унтер-офицеру:
– Передайте ребятам, чтобы продержались пятнадцать минут! – повернулся и бросился бежать.
Задыхаясь от бега, я подбежал к полковнику и доложил обстановку.
– Офицеров ко мне, – приказал полковник горнисту.
Горнист сыграл сбор.
Когда офицеры прибежали, полковник снял фуражку, перекрестился, надел фуражку и только после этого сказал:
– Господа. Я собираюсь пойти в атаку на австрийские траншеи. На пехоту надежды нет. Возвращайтесь к уланам и находитесь в состоянии боевой готовности.
Наши лица вмиг стали серьезными. Офицеры молча отдавали честь и бежали на свое место. Кавалерийская атака через проволочные заграждения, за которыми установлены пулеметы, имела один шанс из тысячи.
Позже мы поняли, что у полковника не было другого выхода. Мы были просто обязаны подавить мятеж
