— Но ты же все это затеяла, чтобы сохранить его! — От изумления я разжимаю пальцы, и сумка шлепается на землю.
— Люси, все не так плохо, как кажется! — Она, не обращая внимания на мое замечание, наклоняется и поднимает «Хлоэ». — Я раздобыла ключи от дома у его секретарши и знаю, как отключить сигнализацию. Инструменты я прихватила на случай, если автоответчик у них в комнате, которая заперта. Вот план. Забудь про сумку! В доме все равно найдутся какие-нибудь подходящие предметы.
Она поворачивается и уверенно идет в сторону дома. Я покорно следую за ней. Все же темно, и мне страшно разгуливать в одиночку, хотя в наших черных одеяниях и желтых перчатках, вероятно, именно нас-то и следует сейчас бояться. Она припускается небыстрой трусцой, надвигая налицо шляпу.
— На случай если там камеры телевизионного наблюдения, — поясняет она, будто ночные проникновения в чужие дома — ситуация для нее вполне привычная, рядовая.
Я изо всех сил стараюсь не отставать, мне даже удается бежать медленной рысью. Когда мы пересекаем Повис-сквер, мой живот так и подпрыгивает — вверх-вниз, вверх-вниз. Я настолько запыхалась, что не могу говорить. Мы еще немного бежим в слаженном ритме и вскоре поворачиваем в маленький мощеный двор. Моя грудная клетка ноет и болит от чрезмерной нагрузки.
И вдруг на меня снисходит прозрение. Я абсолютно убеждена, что в конце этой улицы Эмма повернет налево и мы остановимся перед большим домом в ранневикторианском стиле на Сент-Люкс-роуд. Я никогда не бывала в нем раньше, но знаю, кто там живет.
По какому-то странному и внезапному наитию я вдруг понимаю, что у Эммы роман с мужем нашей привлекательной мамочки. Было так много признаков, указывавших на это, но я была настолько погружена в свои собственные проблемы, что не замечала очевидного.
— Я знаю, кто здесь живет, — говорю я Эмме, когда мы поднимаемся по ступеням парадной лестницы. Я замедляю шаг, мучимая одышкой, и наклоняюсь. Мои ноги отказываются идти.
— Ну да, здесь живет Гай, — бросает она на меня взгляд из-под полей шляпы. — Ты в порядке, Люси?
— Я хочу сказать, я знаю его жену! И его детей. Мы ходим в одну школу. Она для меня где-то между знакомой и подругой. Мы собираемся здесь на школьную вечеринку на следующей неделе.
— Боже… — произносит она, не прекращая, однако, подбирать ключи к замку парадной двери. Каждые несколько секунд она нервно оборачивается, кидая вороватые взгляды в обе стороны улицы. Меня она сейчас к участию не привлекает. Это ее драма, и она проявляет трогающую меня деликатность. — Прости, что я втянула тебя в это, но я не сомневаюсь, у тебя хватит фантазии помочь мне. И ты никогда не теряешь присутствия духа, — бубнит Эмма, ковыряясь в замке.
Входная дверь открывается, и мы оказываемся в прихожей дома, где живет Само Совершенство.
— Неужели? — Ошарашенная тем, что услышала, я захлопываю за собой дверь. Я забыла, как точно умеет Эмма использовать лесть, чтобы добиться своего. Она вынимает из кармана клочок бумаги и, глядя в него, начинает набирать цифры на сигнализации.
— Ну да… Ты же привыкла иметь дело с непредсказуемыми ситуациями при неблагоприятных обстоятельствах! У матерей это хорошо получается.
— Ты делаешь из меня члена отряда особого назначения! — Я оглядываюсь. Не знаю, чего я ожидала, — такой роскоши, как время на размышления, у меня не было. Я включаю свет и таращусь на люстру из разноцветного хрусталя, которая отбрасывает цветные блики на кремовые стены. На столе рядом с огромным зеркалом букет цветов. А в нем — отражение черно-белого семейного портрета, висящего у основания лестницы.
Привлекательная мамочка в непринужденной позе лежит на траве. Рядом с ней супруг. Гай. В глубине виден дом — по-видимому, их пристанище в Дорсете. Ее голова запрокинута назад, она смеется. Гай смотрит на нее несколько снисходительно. Все их четверо детей тут же. Летний день. На детях купальники, на их матери обрезанные джинсовые шортики с бахромой, открывающие взгляду совершенство ее длинных ног. Эмма подходит, чтобы взглянуть на фотографию, и вздыхает.
— Как меня угораздило вляпаться во все это? — устало роняет она.
— Фотографии никогда не расскажут тебе всего, — замечаю я, пытаясь ее утешить. — Они всего лишь проекция того, какими люди хотят казаться в глазах других.
Букет в вазе на столе составлен из пурпурных аллиумов, сирени и зеленых хризантем.
— Точно такой же он прислал мне на день рождения! — печально говорит Эмма. — Должно быть, он получил целую партию от Полы Прайк[86]. Пойдем, давай искать автоответчик!
Мы прокрадываемся в огромную двойную гостиную, которая примыкает к прихожей, и разуваемся. Деревянные ставни закрывают окна размером от пола до потолка. Я включаю небольшую настольную лампу в той части комнаты, окна которой выходят на дорогу. Автоответчик здесь, его индикатор мигает, свидетельствуя о принятых сообщениях.
— Надеюсь, они не принимают их дистанционно! — озабоченно бормочет Эмма, покусывая рукав своей черной рубашки. Какая она сейчас маленькая и несчастная! Я нажимаю кнопку «воспроизведение». Голос Эммы заполняет пустоту огромного дома. Она медленно и сурово ведет рассказ о себе и Гае, обращаясь к его жене. Я сажусь на стул перед письменным столом, снимаю очки и сонно тру глаза.
— Ваш муж живет двойной жизнью… — слышу я. Я хочу послушать дальше, до конца, но Эмма проворно подходит и нажимает на кнопку «Удалить», прежде чем я успеваю остановить ее. Я чувствую себя немного обманутой: мне очень хотелось получше узнать Эмму — у нее есть стороны, доступа к которым я не имею.
— Не хочу, чтобы ты все это слышала, — говорит она. — Я тут в полной патетике, доведенная до отчаяния. Моя рациональная половина понимает, что мне следует покончить с Гаем, но у меня не хватает на это сил. Я ни с кем никогда не была столь близка. Думаю, он чувствует это, когда говорит, что любит меня, однако теперь я понимаю, что он также счастлив и со своей семьей, в то время как моя жизнь состоит в ожидании того, когда он вернется. Я никогда не ощущала себя такой беспомощной. А ведь сразу было ясно, что так все и окажется. — В ее голосе звенят слезы. — Я ее понимаю. Так всегда бывает, когда ты становишься от кого-то зависим. Силы покидают тебя. Это случилось с моей матерью, теперь то же самое происходит со мной.
— Влюбиться — дело рискованное, — говорю я, преодолевая оторопь от резкой обнаженности ее суждений, высказанных столь откровенно. — Но это не признак слабости. Это может быть и признаком силы. Периоды сомнений и несовместимости неизбежны, и когда их удастся преодолеть, они превращаются в нечто даже еще более ценное. Давай же спустимся и нальем себе по чашечке чая!
Она слабо смеется.
— Как я хотела бы иногда быть тобой, Люси! Все одним махом взяла и разложила по полочкам!..
— Не смеши меня. Это карточный домик! В любой момент может рассыпаться, — отзываюсь я уже с лестницы, ведущей в кухню в цокольном этаже.
Я включаю свет. Перед нами длинная, как посадочная полоса, простирается кухонная зона. На одном ее конце стоит чайник, на другом я замечаю стопку бумаг. Зубами стащив с пальцев перчатки грабителя, я начинаю одну за другой открывать и закрывать бесчисленные дверцы шкафчиков в поисках чая. Эмма уткнулась в бумаги.
— Смотри-ка, — окликает она меня, — похоже на выписку из банковского счета! Его жена думает, что получает арендную плату с той квартиры, где я живу! Каждый месяц по 2500 фунтов! Вот смотри, в графе «Рента в Клеркенвелле» так и обозначено.
Я осматриваю кухню. Здесь все парное: две раковины, две посудомоечные машины, два чайника. Я начинаю заваривать мятный чай.
— И все тут точно такое же, как в моей квартире, — игнорируя мою хозяйственную деятельность, докладывает Эмма; в ее голосе снова звучит отчаяние. — Интересно, и спальня тоже?
Она бросается вверх по лестнице, и я тащусь за ней хвостом, оставив чашку с чаем на ступеньке. Спальня на втором этаже.
— Так я и знала! — восклицает Эмма. — И кровать! Можешь ли ты поверить в то, что он выбрал для меня такую же, какую делит с женой?
— Это, безусловно, свидетельствует об отсутствии воображения, — нахожусь я. — Но ты всегда
