заметь себе: определенно ушло. Дай-ка сюда карандаш.
Шрирам подал ему карандаш. Джагадиш придвинул фонарь, внимательно перечитал написанное и после минуты размышлений, быстро вписал остальное. «Вы должны… вы должны… вы должны…» Чуть не целый час он с вдохновением писал, а потом перечитал написанное и довольно кивнул. Передал блокнот Шрираму и распорядился:
— Ну-ка, прочитай вот это, юноша. Вот что бы он сказал, слово в слово, если бы не этот таракан, взявший на себя роль цензора.
Внезапно он загрустил: видно, вспомнил о приемнике.
— Больше у нас нет батарей, эти были последние. Будь ты поосторожнее, ты бы мог что-то сказать Субхас Бабу. Ведь это был и приемник, и передатчик… Надо будет взять его с собой и починить. Что огорчаться — солдату не пристало плакать о неудачах. Знаешь пословицу: «Снявши бороду, по волосам не плачут»?
— Разве «бороду»? — переспросил нервно Шрирам.
— Ну да, конечно, — подтвердил Джагадиш.
— Когда бороду сбреют, что толку плакать о волосах?
На следующее утро, вскоре после того, как засвистел паровоз, явился Джагадиш с пачками листовок, спрятанными под рубашкой. Чтобы пронести столько листовок, он надевал вниз рубаху с огромным карманом, а на нее другую, просторную, как плащ. Со всей этой литературой на теле он выглядел так солидно, что Шрирам порой задумывался о том, не отнести ли его авторитет на счет этой толстой прокладки.
Джагадиш размотал надетые на него одежды и вынул листовки — меж тем Шрирам, словно ребенок, снова ждал чего-нибудь вкусненького.
— Иди-ка сюда, — сказал Джагадиш. — Сядь.
Прежде чем тоже сесть, он проверил, не наблюдает ли кто за ними. Подчеркнутым, театральным жестом попытался затворить огромную дверь — могучие медные петли заскрипели, но едва поддались. Шрирам молча следил за его титаническими усилиями. Наконец Джагадиш уселся на циновку и усадил Шрирама с собой рядом. Он вложил ему в руки отпечатанные на стеклографе листовки.
— Читай, — приказал он.
Шрирам прочитал вслух:
— Солдаты Индийской армии…
Далее следовало то, что он успел записать накануне, однако к этому было прибавлено еще несколько абзацев.
«Во-первых, никакой поддержки нашему правительству, которое стоит за врага. Положите оружие, а если потребуется, то положите и свои жизни. Вы будете нашими героями в тот день, когда Индийская национальная армия войдет в Дели и поднимет свой флаг на Ред-Форте, где сейчас томятся в заключении наши люди…»
Дальше шли точные указания солдатам относительно того, что они должны сделать для освобождения страны. Шрирам с нескрываемым восхищением взглянул на Джагадиша.
— Как тебе удалось получить остальную часть выступления? — удивился он в простоте душевной.
— Не важно, — отвечал тот, — когда очень нужно, всегда достанешь.
И, гордо коснувшись своего лба, заявил:
— Все отсюда… Нетрудно было догадаться, что там должно было дальше идти. Надо просто уметь читать чужие мысли. Это очень важное послание для нашей армии. Оно для нас вопрос жизни и смерти. Честь тебе и хвала, что ты первым его записал, хоть ты и не успел довести его до конца. Но это не важно, не будем думать о том, чего не вернешь. Ничто не потеряно, можешь не беспокоиться. Более того, тебе доверена честь довести это обращение до тех, кому оно адресовано.
Шрирам растерялся.
— Что я должен сделать? — спросил он.
— Слушай внимательно. Я тебе дам пятьдесят листовок, и ты их доставишь в лагерь под Беллиали. Бедняги там не имеют никакого понятия о том, что происходит в мире. Наши правдивые передачи там под запретом: им разрешают слушать только лживые россказни, которые распространяет Британское военное ведомство. Наши парни должны знать правду. Они должны знать, где находится Субхас Бабу и Индийская национальная армия и что нужно делать. Наш долг — распространять правду всюду, где только возможно. Разве не этому учит нас Махатмаджи?
— Да, да, конечно, — согласился Шрирам, которому предназначалась эта тирада. — А с остальными экземплярами что ты сделаешь? Давай я побольше с собой возьму, а?
— Нет, я могу тебе дать только пятьдесят. Их у меня всего сто пятьдесят Сейчас ведь с бумагой сложно, не забывай. Пятьдесят штук я отправлю в лагерь в Лакши, а другие пятьдесят отнесу сам еще в одно место. Ты пойдешь сегодня в ночь с теми, что я тебе выделил.
— Договорились, — согласился Шрирам.
На прощание Джагадиш сказал:
— Не исключено, что нас троих застрелят в этом деле. Но не волнуйся. Наши жизни не так важны. Важнее наше дело.
— Мне все равно, жить ли, умереть, — заявил Шрирам, вспомнив о своих неудачах с Бхарати.
К чему влачить существование, если она вечно куда-то исчезает? Это национальное движение будет тянуться бесконечно, а даже если оно и завершится, она себе и дальше дел найдет. Вечно будет стремиться к какой-нибудь цели… При мысли об этом он так загрустил, что совершенно искренне заявил о своей готовности умереть.
— Если я не вернусь, — продолжал он, — ты скажешь Бхарати, что я о ней думаю?
— А что ты о ней думаешь? — спросил Джагадиш с интересом.
— Если б она вышла за меня, я бы, наверно, не умер… Что-нибудь в этом роде.
— Что ж, я скажу. Если меня убьют, ты можешь взять мою студию. Она твоя.
Шрирам так растрогался, что и сказать-то толком ничего не смог.
— Ты добрый, — пробормотал он. — Какой ты хороший!
Но Джагадиш только затеребил конец своего франтовского шарфа.
— Боюсь, что тебе будет трудно вести дела, с препаратами сейчас очень неважно. Как бы то ни было, желаю удачи.
Листовки были небольшие, так что их легко было спрятать на теле. Шрирам закатал их аккуратной стопкой в длинное полотенце, затем обвязал полотенце вокруг пояса; а сверху надел домотканую майку и
Пройдя вниз по дороге, Шрирам остановился под деревом в ожидании автобуса. Под деревом сидело несколько крестьян, они тоже ждали. В темноте за горизонтом виднелись огни Мальгуди. Шрирам вздохнул: он чувствовал себя изгнанником. «Как это меня угораздило уйти из дому, чтобы повернуться лицом к жизни!» — думал он. «Бабуля! — мысленно воззвал он. — Я хочу вернуться назад, только не могу. Но не волнуйся, все беды рано или поздно должны кончиться. Хоть бы Гандиджи отпустили. Пока он в тюрьме, мы так и будем воевать с этим дьявольским правительством. Как они смели его схватить? Если бы не это, Бхарати была бы свободна и счастлива, и Махатмаджи дал бы согласие на брак».
— А? Что вы сказали, господин? — спросил один из крестьян, с интересом взглянув на него.
Шрирам опомнился и произнес:
— Кто это здесь?
Он вгляделся в крестьянина и спросил:
— Ты чего ждешь?
— Автобус сегодня что-то запаздывает, — заметил кто-то, чтобы поддержать беседу, и Шрирам согласился:
— Да, давно бы должен был прийти, правда?
